Испанское
Марокко
Сеута
Небо над городом было
бездонно-голубым, и редкие облака неторопливо плывущие на восток,
со стороны Атлантики, отражались в глубокой средиземноморской
синеве. Вода в гавани без морщинки, без складочки, словно
расстеленный на столе парижского закройщика лионский шёлк - лишь
пестрят кое-где белые чёрточки чаек, да громоздятся на
аквамариновой глади чёрные, тяжкие утюги боевых кораблей. Вот на
том, что ближе к берегу, взвились на мачте разноцветные флажки,
звонко пропел горн; спустя несколько секунд на втором корабле
повторили сигнал – сначала поползла вверх по фалам грот-мачты
гирлянда сигналов, секундой спустя ответил и горн – серебряной,
рассыпчатой трелью с полукруглой кормы, где бессильно свешивался в
безветрии красно-жёлтый флаг, а ниже, под полукруглым балконом
красовалась надраенная до предписанного военно-морским уставом
блеска надпись большими позолоченными буквами.
- «Нумансия». - прочёл один из
мужчин, сидящих за столиком на террасе кафе. – Если память мне не
изменяет – флагман адмирала Нуньеса в сражении при Кальяо,
состоявшемся без малого двадцать лет назад.
Говоривший целиком подходил под
хрестоматийный образ путешествующего британского джентльмена -
высокий, сухопарый, лет тридцати пяти-сорока, в сюртуке из светлого
полотна и таких же бриджах, заправленных в высокие шнурованные
сапоги. Его головной убор, тропический пробковый шлем обтянутый
парусиной, лежал тут же, на соседнем стуле, рядом со стеком для
верховой езды - массивным, чёрного африканского дерева с накладками
из серебра и набалдашником из слоновой кости, из серебра. Но
внимательный наблюдатель несомненно, отметил бы отсутствие на
сапогах джентльмена шпор, а так же налёта пыли – обязательных
атрибутов путешествующего верхом – а, следовательно, щегольской
этот аксессуар был, скорее, символом статуса владельца.
- Она самая и есть. – кивнул
второй мужчина. Этот, в отличие от своего собеседника,мало
напоминал джентльмена – скорее уж, пирата времён королевы
Елизаветы, нацепившего на себя платье английского моряка торгового
флота куда более цивилизованных времён. Полотняный изрядно
потрёпанный бушлат, из-под которого выглядывала нательная рубашка в
крупную, на французский манер, сине-белую полоску, парусиновые
штаны, грубые матросские башмаки. Облик кровожадного буканьера,
грозы Карибов, дополнял уродливый шрам на левой щеке, а так же
массивная золотая серьга в левом ухе. Руки его, далеко
высовывавшиеся из рукавов бушлата, были остальному под стать –
грубые, одинаково привычные и к прикладу ружья, и к корабельному
канату и к рукояти абордажного топора. Возраст мужчины угадывался с
трудом – судя по обильно пробивающейся в черных некогда как смоль
волосах седине, он давным-давно уже разменял пятый
десяток.
