Глубоко под городом, в душных царицынских катакомбах, умирал раненый советский солдат.
Он был в беспамятстве и бормотал что-то неразборчивое.
Пожилая женщина в чёрных одеждах склонилась над солдатом, посмотрела в его мутные глаза и вздохнула:
«Не жилец ты, сынок… Столько крови потерял… И зачем я волокла тебя сюда?»
Она попыталась перевязать кровоточащую рану, и солдат захрипел, застонал, его бред стал чуть более внятным, и женщина разобрала слово «Мария».
А он стал задыхаться, хватать ртом сырой воздух подземелья.
Ему сделалось совсем худо, он покрылся испариной, закашлялся, и изо рта его пошла кровь.
Женщина приподняла ему голову, расстегнула ворот гимнастёрки, заметила, что нет нательного креста, и нахмурилась:
«Да крестила ли мать тебя? Не иначе, ты – коммунист… Всё равно, я тебе некрещёному не дам погибнуть. Вот только имени твоего я не знаю… Но раз Марию вспоминаешь, пусть будет тебе имя Иосиф, как у родителей Господних».
Она взяла церковную чашу, обычный медный потир, и что-то налила туда.
А потом окрестила умирающего солдата – так, как это положено делать, когда нет священника и нет времени ждать.
Мингиян не был здесь c весны, и вот шесть лун спустя он снова в родной степи, снова видит знакомые холмы и курганы.
Как же хорошо было здесь, когда он только собирался в путь!
Степь пылала тюльпанами и маками, отражаясь на священной горе Богдо.
Теперь кругом лишь выцветшая трава да сухие маковые коробочки.
Уцелела ли брошенная им юрта?
Наверняка на месте, ветру её не сдуть, а чужих здесь нет, унести некому.
Мать говорила, что далеко за большой водой живёт другое племя, но он там никогда не был и никого не видел.
Конь недовольно зачихал, зафыркал, демонстративно завертел мордой, и кочевник насторожился, принюхался.
Действительно, что-то не так, другой воздух.
Ветер принёс остро солёный, копчёный запах.
Мингияну послышались едва уловимые странные звуки.
Он спрыгнул с коня, прижал ухо к земле, услышал глубокое гудение.
Всё это ему не понравилось, что-то случилось, пока его не было.
Он снова оседлал коня и поскакал дальше.
Вдруг конь дёрнулся в сторону, чуть не сбросив всадника. Мингиян мгновенно огляделся по сторонам, понял, что увидел конь – и сам оторопел, пригнулся, обхватил его шею.
