– Как же так, деточка… как же мы теперь… да как же ты… –
кормилица подвывала, не останавливаясь, на одной ноте, и от ее
причитаний начинало потихоньку уже звенеть в голове – будто и так
все недостаточно безнадежно.
– Цыц, дура! – дядька Семен из конюших, что учил когда-то в
седле сидеть, будто прочитал Алькины мысли. – Может… может,
обойдется еще. Вдруг… эээээххх…
В глазах у него самого стыла влага, но он по-солдатски хлопнул
девушку по плечу – так, что Алевтина привычно чуть присела. От его
грубоватой заботы и тоски, читавшейся во взгляде, хотелось
подхватить тоненький нянькин скулеж. Ну или просто и безыскусно
разреветься. И, может, даже броситься дядьке на шею, размазывая
слезы по лицу и умоляя защитить, охоронить.
Так умоляя, как совсем не подобает царевне.
Но под локти ее все еще придерживали стражники – не дернуться, а
из узкого окна во втором этаже терема презрительно и холодно
наблюдала, кривя губы, Наина. Красивая, надменная, гордая.
Настоящая царица. Та, что намеревалась занять ее место. И
доставлять ей лишнее удовольствие Алька не собиралась.
Горничные и сенные девки тихонько всхлипывали, утирая глаза
передниками и подолами, дворовые мужики отворачивались. А вот из
бояр никто проводить не вышел – боятся.
Елисей стоял чуть в стороне от ревущей и причитающей челяди,
смотрел отчаянно и безнадежно, закусив чуть полные, красиво
обрисованные губы. Поймав ее взгляд, шепнул едва слышно:
– Жди. Я приду. Найду тебя.
Не кивнула – только опустила ресницы. Ни к чему давать Наине
лишний повод быть настороже.
И все же та заметила что-то. Приподняла брови понимающе и
насмешливо.
Бросив последний взгляд в узкое окно, Алевтина вскинула голову,
распрямила плечи. Она – царевна и законная наследница престола
своих предков. Никто не поведет ее силой. Резким движением
стряхнула руки стражей и ровным шагом, с прямой спиной сама прошла
к карете – черной карете с зарешеченными окнами.
***
Дорога шла через лес уже не первый час, и за зарешеченными
оконцами давно стемнело. Ехали шагом – спешка была ни к чему,
добраться планировали только к утру. Узкий серпик месяца едва
светил, и в черной коробке кареты мгла стояла кромешная. Немолодая
служанка дремала на второй лавке, посвистывая во сне. Аля мысленно
хмыкнула: хорошо хоть, стражу с ними сажать не стали.
