Штурм шел вяло.
Осажденные войска дрались без особого
энтузиазма. Конечно, они поливали противника смолой, осыпали градом
стрел и по мере возможности отталкивали от стен приставные
лестницы, но было видно, что сопротивляются они скорее для проформы
и по инерции. Истинных фанатиков среди них не было.
Никто не хотел умирать.
Исход боя был известен задолго до его
начала, поэтому противоборствующие стороны старались не рисковать и
не лезли на рожон. Кому охота сложить голову в битве, итог которой
генералы обеих армий подвели еще на прошлой неделе?
Город бы давно сдался на милость
победителя, если бы не одно «но». Считалось, что император крайне
отрицательно относится к тем, кто сдается ему вообще без борьбы, и
может отреагировать неадекватно. До сих пор три города сдались на
его милость. Две сдачи он принял, и принял довольно-таки
миролюбиво, а один раз пришел в ярость и…
Словом, на месте третьего города еще
очень долго ничего не будет расти, и даже мародеры обходят это
место стороной.
С тех пор как имперская армия
приобрела репутацию непобедимой, несколько военных стратегов
пытались рассчитать наиболее благоприятный момент для перехода на
ее сторону, но император был очень сложным человеком, и еще никому
не удавалось предсказать его действия.
Конечно, «сложный» — это неправильное
слово. Но называть самого могущественного и опасного человека на
континенте «странным» ни у кого не поворачивался язык.
Но если кто-то и набрался бы смелости
называть вещи своими именами, то он назвал бы императора странным,
эксцентричным, коварным, непредсказуемым, смертельно опасным и для
друзей и для врагов — хотя бы потому, что никто не мог сказать,
кого в данный момент он считает своим другом, а кого — врагом.
Принимая решения, он руководствовался своими собственными
принципами, которые никто не смог бы понять, даже если бы он
кому-нибудь о них рассказал.
Еще он был скрытным. Подозрительным.
Переменчивым.
Люди, которые считали себя его
друзьями, и люди, которые считали себя его врагами, сходились
только в одном — император был великим человеком. Настолько
великим, что иногда рядом с ним становилось трудно дышать.
Солдаты имперской армии боготворили
своего верховного главнокомандующего — за филигранные тактические
схемы, которые он разрабатывал собственноручно, за казнь нерадивых
или трусливых офицеров. За то, что всего несколько лет назад под
его руководством имперская армия колошматила противника, имевшего
многократное численное превосходство. За то, что император никогда
не обещал больше того, что он мог дать, но всегда держал свои
обещания. За то, что, когда становилось совсем уж туго, он сам
выходил на поле боя, и тогда становилось туго уже его врагам.
