ГЛАВА 1
Последний солнечный зайчик, игравший на позолоте рамки с их совместной фотографией, угас, сдавшись наступающим сумеркам. В большой гостиной, пахнущей полировкой для мебели и ароматической свечой с бергамотом, царил тот самый, выверенный до мелочей порядок, который Наташа с некоторой иронией называла «фасадом благополучия». Все было на своих местах: диванные подушки, взбитые и разложенные строго по цвету, стопки глянцевых журналов на стеклянном столике, образующие идеальные прямые углы, даже пульт от телевизора лежал параллельно краю полки. Идеальная картина, достойная обложки. Картина, в которой они с Игорем были главными героями — красивой, успешной парой, чья жизнь напоминала отлаженный часовой механизм.
Но сегодня тиканье этих часов звучало для Наташи назойливо, почти угрожающе. Она стояла у панорамного окна, глядя на зажигающиеся огни вечерней Москвы, и пальцами, чуть дрожащими, теребила край шелкового халата. Сегодня был канун их долгожданного отпуска. Две недели в Азии, о которых они мечтали всю зиму. Две недели, которые должны были стереть накопившуюся усталость, вернуть то самое ощущение легкости и взаимопонимания, что понемногу стало утекать сквозь пальцы, как песок.
Она приготовила его любимое рагу. Зажгла свечи. Надела этот самый халат, который он когда-то назвал «одеждой для соблазнения». Все было готово к маленькому предотпускному празднику. Но час назад пришло сообщение: «Задерживаюсь на работе. Не жди на ужин. Вылет завтра как запланировано».
Слово «запланировано» резануло глаз своей чужеродной правильностью. Все у него было «запланировано». Их жизнь была расписана, как деловой график: пятничные ужины в ресторанах, субботние визиты к родителям, воскресный секс. И вот теперь и отпуск вписывался в этот план с холодной, деловой эффективностью. Но не это заставило ее сердце сжаться в тревожном предчувствии. Не это. А то, как именно он это написал. Без «любимая», без «прости», без смайлика. Сухо, по-деловому. Как начальник — подчиненному.
Она откинулась от окна и прошлась по комнате, ее босые ноги бесшумно тонули в густом ворсе ковра. Взгляд упал на его любимое кресло, на чашку с недопитым утренним кофе, которую он, как всегда, не убрал. Обычно это раздражало ее, вызывало короткую вспышку праведного гнева. Сейчас же чашка казалась символом чего-то большего — знаком его повседневного, привычного присутствия, которое вдруг стало вызывать не раздражение, а щемящую тоску. Потому что присутствие это становилось все более призрачным.
