Густыя, пронизанныя теплою сыростью сумерки спустились на всю окрестность. Тѣни сплылись, ихъ не различишь больше. Невка неподвижна, и съ трудомъ ловитъ слухъ слабый шорохъ прибоя. На дубкахъ уже появился желтый листъ. Травка перестала рости, по ней смѣло ходятъ огромныя старыя вороны, разинувъ свои крѣпкіе клювы, и иногда съ сухимъ, протяжнымъ трескомъ раздается ихъ голодное карканье. Дальше, на взморьѣ, что-то низко синѣетъ – не то туча, не то отяжелѣвшій воздухъ.
Петербургское лѣто на ущербѣ…
На балконѣ дачи, убранномъ растеніями и цвѣтами, стоитъ молодая дама, въ свѣтломъ фуляровомъ корсажѣ, красиво обтягивающемъ ея бюстъ. Она оперлась на деревянныя перила, хорошенькое смуглое лицо ея наклонилось надъ ящикомъ отцвѣтающихъ левкоевъ и только что распустившихся астръ и гвоздикъ. Тонкія ноздри ея втягиваютъ пріятную смѣсь травянистой сырости и аромата цвѣтовъ; глаза, не то лѣнивые, не то печальные, подымаются до линіи водяного горизонта, и медленно опускаются къ крошечной пристани, у которой качается лодка.
На ея лицѣ какъ будто застыло то присмирѣвшее выраженіе, которое незримо разлито во всей природѣ, которое чувствуется передъ послѣдними аккордами музыкальной пьесы, передъ послѣдними главами романа. Смутное, невѣдомыми путями вкрадывающееся чувство скораго конца какъ будто тихонько сжало ее, поглотило излишнюю яркость красокъ на лицѣ, поставило ее въ эту лишенную энергіи позу.
Ее вывело изъ задумчивости прикосновеніе чьей-то руки къ ея таліи. Она вздрогнула и почти сердито оглянулась.
– Ты испугалъ меня, – сказала она, узнавъ мужа.
Ратмолову было на видъ не болѣе сорока лѣтъ. Онъ имѣлъ приличное лицо и приличную, чрезвычайно прямую фигуру. Апатичное выраженіе шло къ его протяжному голосу и мягкой самоувѣренности манеръ.
– Извини. Я хотѣлъ спросить, что мы дѣлаемъ сегодня? – произнесъ онъ, сбрасывая пепелъ съ сигары.
– Я ничего не дѣлаю, – отвѣтила она. – Я буду дома.
– Все дома? Не соскучишься?
Въ его голосѣ уже звучала небрежность. Видно было, что онъ и ожидалъ, и желалъ такого отвѣта.
– Мнѣ все равно, – сказала она.
– Ну, въ такомъ случаѣ я пойду къ Майдановымъ. У нихъ винтятъ.
– Хорошо, – проговорила она безразличнымъ тономъ, и повернувшись, заняла прежнее положеніе.
Она видѣла, какъ прямая фигура мужа мелькнула мимо рѣшетки сада. Они кивнули другъ другу и напряженно улыбнулись. У него эта улыбка означала: «Мнѣ удобнѣе, что не надо сопровождать тебя туда, гдѣ мнѣ скучно. Въ возмѣщеніе ты будешь вести романтическіе разговоры съ Баровскімъ, и оба будете любоваться луною. Но Баровскій – человѣкъ осторожный и никому не дастъ правъ на себя. Слѣдовательно, я все-таки въ выигрышѣ».
