Высушенный летним зноем терновник полыхал
ярким, почти бесцветным пламенем. Почти бесцветным, но от этого
ничуть не менее жарким — лепестки огня обвивали сгоравшего заживо
демона и танцевали вокруг него хаотический танец очищающего обряда.
Вбитые в запястья и лодыжки серебряные гвозди лишили исчадие тьмы
всякой надежды на спасение, но оно все же раз за разом проверяло на
прочность загнанные в дерево штыри. Обрывки одежды уже занялись
пламенем, и, по мере того как начала обугливаться плоть, рывки
становились все слабее, а вопли тише и бессвязней.
Изменивший направление ветер снес на меня
серые хлопья пепла, яростный жар опалил лицо, но, наблюдая
за конвульсиями одержимого, я и не подумал
отойти на безопасное расстояние.
Гори, тень тебя забери, гори! Подыхай,
тварь!
Впрочем, если разобраться — демон уже
сдох, когда арбалетный болт пробил грудь человеку, в которого
тот по неосторожности вселился. Вот уж не думал, что
сумеречник не учует серебро. Повезло. Мне повезло —
не ему. На такой улов, видит тень,
я и не рассчитывал.
Кинув на землю ненужный более арбалет,
я швырнул в огонь последнюю охапку хвороста и,
вытерев полой белой рубахи вспотевшее лицо, повернулся
к топтавшимся неподалеку людям. Должно быть, в глазах
у меня отразились отблески пламени, и все мои спутники
почтительно потупились. Все — даже приставленный дедом старый
вояка Кевин Свори. Один лишь священник спокойно выдержал мой
взгляд.
Ухмыльнувшись, я поднял с кочки
чадящий факел и подошел к пришпиленному к земле
кинжалом и двумя ножами косильщику — выбравшейся
из Ведьминой плеши на запах крови твари ростом
в полтора локтя. Казалось, это кукольный мастер спьяну
смастерил из корней деревьев на потеху детворе
страшилище, но похожие на лезвия серпов длинные когти
вполне могли поспорить остротой с клинками работы подгорных
мастеров. Оглянувшись на священника, я взмахом руки обдал
косильщика каплями горящей смолы, и тот тихонько завыл,
опаленный огнем.
— Грешно наслаждаться страданиями
других, — приблизился ко мне святой отец.
— Даже адского создания?
— прищурился я, разглядывая незнакомого церковника.
Невысокий, плотный, лет за сорок, широкое
лицо по имперской моде выбрито. Не будь на нем
коричневый балахон братства Святого Патрика, решил бы, что
передо мной мельник или зажиточный лавочник. Вот только
глаза...
