Бедой
повеяло еще с лета. Шесть часовен из тридцати на святом пути из
Тимпала к Тэру дали трещины, а одна, что стояла у северных ворот
Гара, так и вовсе рухнула. Рухнула и рухнула: чего пустое
перемалывать: значит, время ей пришло, ничто не вечно под солнцем,
кроме Эдхарского моста, ну так ведь не о нем речь? Мост стоял и
стоять будет, говорено, что выйдет его срок тогда, когда весь Талэм
свернется и высохнет, как кленовый лист в канун зимы. Тем более,
новую часовню за неделю из бревен срубили и поставили рядом, свежие
руины расчистили, поправили фундамент, да на прежнем месте начали
строить уже настоящий собор. Давно было пора – все-таки на шесть
сотен лиг только один подорожный храм сиял золотым колесом на
шпиле, да и тот в стольном Сиуине. Не считать же подорожными
храмами соборы в начале и конце дороги? Один – Белый Храм
Священного Двора Вседержателя - для боли и печали начала пути,
другой – Черный Храм на месте бывшей Черной Башни - для скорби и
слез окончания странствия, и оба они для того же самого в обратном
порядке, потому как колесный ход в две стороны прокладывается – от
Тимпала до Тэра и обратно. По двадцать лиг в день от часовни к
часовне – чтобы топать без устали весь второй и третий месяцы
осени. Хоть раз в жизни всякий колесник должен проделать его в одну
сторону, а если послушание какое на паломника накладывалось, или
сан располагал, то и с возвратом, и порой не единожды.
Сначала
казалось, что все обошлось. Прочие часовни поправили еще до осени,
да и всем остальным строгий надзор учинили, шутка ли, тысячи людей
пойдут святым путем, будут прикладывать лбы к древним камням,
хвататься за них, поливать слезами. Хлопот королевской страже на
два месяца – глаз не сомкнуть, да только служба – она служба и
есть, дело привычное. Другого бояться следовало: если пакость
какая-нибудь вдруг всплывет, воровство разовьется или ведун без
королевского ярлыка народ смущать станет. Или же, что еще хуже,
магия волю поимеет. Вот как раз с магией в тот год беда и вышла. В
самом начале осени, когда работы в Гаре уже шли полным ходом,
тимпалский голубятник поймал птичку от гарского сэгата, как
раз от того, у которого часовня рухнула. На птичьей лапке болталось
послание, в котором, как водится, были выписаны восхваления и
Вседержателю, и мученику Нэйфу, имелась благодарность главе
Священного Двора за помощь в строительстве нового храма, но вслед
за обязательным почтением размещалась жалоба, и как раз в ней
перечислялись навалившиеся на приход беды и тревоги. Сэгат сетовал,
что с самого обрушения прежней часовни в городе творится
непотребство. Стали являться зловещие призраки и странные знаки,
производящие смущение населения. Кроме того среди достопочтенных
горожан, не меньше половины которых числятся благоверными
прихожанами Храма Нэйфа, обнаружились сразу три оборотня-имни, коих
стража, конечно, порубила, но пока до рубки дошло – от оных
пострадала куча народу, в том числе полегло насмерть множество
невинных подданных тэрского короля. А те, что увечьями отделались,
вовсе забыли о скором святом шествии и поголовно твердят о каком-то
явлении и страшатся его пуще смерти, хотя смерти продолжаются, во
всяком случае пропавшие и ненайденные среди горожан числятся. Все
это, продолжал сэгат, наводит глубокую печаль и тревогу, к тому же
вкупе с недавним обрушением часовни отвращает людей от святого
престола в пользу Храма Присутствия и прочих кощунственных
верований.
