Феодосия. Местечко Шах-мамай. 187... г.
Невысокий, крепкого телосложения
старик с выделяющимся подбородком и седыми бакенбардами, одетый в
роскошный бархатный халат, стоял у берега моря с зажатой в руке
кистью. Мягко улыбаясь, он рассматривал то утопающие в молочной
дымке далекие горы, то смыкающее на горизонте море с синими небом,
то медленно плывущий корабль, окутанный громадой белоснежных
парусов. Взгляд его неспешно скользил дальше: по гладкой
поверхности изумрудного моря, повторяя изгибы белых бурунов у
берега; на мгновение останавливался на изогнутых ракушках,
перламутровые бока которых выглядывали из песка.
Все эти красочные голубые краски моря
и небо, перетекающие друг в друга мягкие тона и полутона, вкупе с
криками чаек и мерным шевелением волн будили в его душе
удивительное, почти экстатическое, чувство умиротворения.
Испытываемые им в это мгновение посторонние эмоции, желания словно
растворялись в физически ощущаемом спокойствии вселенского
масштаба. Он внезапно осознал, что именно это чувство и есть
конечный итог всего, Альфа и Омега человеческой жизни, когда ты
одновременно осознаешь и конечность и бесконечность своей жизни,
жизней других живых существ и суетность всех наших желаний, мечт,
бед и потребностей. Вся эта наносная мишура в мгновение ока была
смыта словно волной так любимого им моря.
Это ощущаемая им почти божественная
осознанность своего существования настолько потрясла старика, что
он нервно вздрогнул. Потом, обнаружив в своей руке кисть, подошел к
стоявшему им мольберту с белоснежно белым холстом. Он чувствовал,
что ему срочно нужно запечатлеть то, что он ощущал.
Кисть в его руке словно стала живым
существом. Она не просто касалась загрунтованного холста, она жила
на этой белой сцене. Быстро появляющиеся мазки зеленого, белого,
синего, а потом снова зеленого цветов накладывались один на
другого, создавая глубокий будто идущий из глубины изумрудный свет.
На верху крутящиеся движения кисти создавали белыми мазками
невесомые, пушистые облака, медленно плывущие куда-то в даль. Ближе
к центру начинал появляться темный силуэт деревянного парусника с
расправленными парусами, едва надутыми ветром.
– Господи, Ваня! – вдруг раздался
испуганный женский вскрик. – Что э...? – голос дрожал и был едва
слышен. – Ваня...
