Все ближе и ближе раздавались крики, гремели автоматные очереди,
рвались снаряды. А она стояла одиноко на верхнем этаже
полуразрушенного здания со следами крови и пуль, среди ржавых
арматур и обломков мебели, и ветер, наполненный гарью, развевал ее
спутанные золотистые волосы. На вид девчонке было лет тринадцать,
как и моей любимой младшей сестренке. Дитя войны, грязная,
исхудавшая и застывшая, словно испуганный зверек, в вечной гонке за
выживание. Я же в поисках более выгодной позиции бежал по шаткой
лестнице, пока не наткнулся на нее.
В этом регионе, куда я недавно прибыл в составе миротворческих
сил, конфликт длился лет двенадцать. Достаточно, чтобы целое
поколение не знало детства. И нам было приказано относиться к ним
как ко взрослым, без всяких поблажек. Но я не мог. Потому в моем
сознании, что дети - это дети. Они должны знать ласку матерей,
ходить в школу, играть со сверстниками и не бояться, что в любой
момент их покалечат, изнасилуют, убьют. И потому что еще сам был
слишком молод, не успел очерстветь. Или наоборот, набраться опыта и
поумнеть.
И, наплевав на все инструкции и здравый смысл, я безрассудно
рванул к ней, этой золотоволосой девчонке, так мучительно
напоминавшей мою сестренку, чтобы защитить, утащить от несущейся
отовсюду смерти. Когда между нами оставалось несколько шагов, она
обернулась и в ее стальных глазах я увидел жгучую ненависть. От
неожиданности застыл на месте и в тот же момент на мою голову сзади
обрушился сокрушительный удар. И все потонуло в черноте.
Очнулся уже в госпитале. Как сказала медсестра, мне нереально
повезло, что оказался здесь, потому что сперва меня приняли за
труп, решив, что после падения с подобной высоты и с такими
повреждениями не выживают. Но в ее взгляде явственно читалось, что
лучше бы я умер, ибо остаться на всю жизнь парализованным -
страшнее смерти. Потом навалились месяцы без движения, отчаянье,
неудачные операции. Это было жуткое ощущение: всю жизнь посвятить
тренировкам, воспринимать свое тело как совершенную машину,
кайфовать от своих возможностей - и вмиг все потерять. И, главное,
некого винить кроме собственной глупости.
Осталась последняя надежда, последняя, самая рискованная
операция. Меня, старшего лейтенанта Дениса Ковальчука, привезли в
стерильную палату с белыми стенами, вставили катетер. И через пару
минут я провалился в глухую темноту.
