Дуат

Мор ненавидел свою мать.

Ненавидел с той незамутнённой искренностью, которая бывает присуща только детям.

Это разъедающее нутро чувство усугублялось всякий раз, когда она возвращалась домой под утро: потасканная, пьяная или накурившаяся травы-сар. Когда она, пошатываясь и держась за стенки, добредала до своего топчана и забывалась до самого вечера, чтобы потом вновь уйти в квартал Красных юбок, оставив их с сестрой наедине с новой ночью.

Он ненавидел её и нынешним утром, проснувшись от удушливого кашля Мии, ощущая сквозь тонкую ткань рубашки жар, исходящий от прижавшейся к нему сестры. Мор сел, свесив босые ноги с лежанки, и хмуро посмотрел в дальний угол комнаты, где на полу лежало женское тело. На этот раз она даже не добралась до топчана — рухнула рядом, не потрудившись раздеться.

Миа снова надсадно закашлялась, и Мор заметил на её нижней губе крохотную каплю крови. Лицо сестры было белым и влажным, под запавшими глазами залегли тени — с каждым днём ей становилось всё хуже, а Мор не знал, чем может помочь.

Два дня назад он пересилил себя и пытался поговорить с матерью, когда та вернулась домой перед самым рассветом. Он умолял её позвать лекаря или купить лекарство для Мии, но мать в ответ смотрела на него остекленевшими глазами с бессознательно плавающим взглядом, а на ярко накрашенных губах её играла глупая улыбка. От неё несло вином и травой-сар, и в какой-то момент Мор сдался, осознав, что все его мольбы и уговоры бесполезны — сейчас мать просто не в состоянии его услышать.

«Ненавижу тебя!» — крикнул он тогда, глотая злые слёзы, — «Ненавижу, слышишь!»

В ответ мать внезапно рассмеялась, но смех её резко перешёл в рыдания, которые не на шутку испугали не только Мора, но и проснувшуюся от шума Мию. Он не знал сколько точно длился припадок и желал лишь того чтобы он наконец закончился. Мать то заходилась нездоровым хохотом, то снова начинала рыдать, дергая себя за волосы и кривя напомаженные губы. Но хуже всего было слышать тихие всхлипы прижавшейся к нему Мии и ощущать бьющую её мелкую дрожь. Тогда мать проспала до позднего вечера и покинула дом уже глубокой ночью, когда дети уснули.

Сегодня она вернулась.

Мор поправил тонкое одеяло, надёжнее укрывая Мию, и поднялся с лежанки, чувствуя, как по холодному полу тянет сквозняком. Зябко поёжившись, пересёк комнату и склонился над бесчувственным телом матери: из-за размазавшейся ярко-алой помады, приоткрытый рот с тонкой ниткой слюны казался разверстой раной. Тонкие веки беспокойно подрагивали, а на скуле виднелся назревающий синяк — скорее всего подарок от очередного клиента или одной из товарок. На блузе отсутствовало несколько пуговиц, отчего она разошлась, приоткрывая тяжёлую белую грудь.