Таргелион первого года 110-й
Олимпиады, Крит
Июнь 339 года до н.э.
— В Идоменея тогда, в колеснице стоявшего, Гектор острое бросил
копьё. Ненамного в него промахнувшись, Койрана он поразил,
Мерионова друга-возницу, мужа, который за ним из цветущего следовал
Ликта...
— О чём это вы, Гассан-эфенди? — спросил Алемдар-паша.
Барбаросса повернулся к нему, сощурился и приложил ладонь к
козырьку чичака. Солнце только-только оторвалось от горной гряды и
ударило по глазам веером слепящих стрел. Хорошо, что будет за
спиной.
— Это стихи. В них упоминается цветущий Ликт.
— Красиво здесь, — вздохнул Алемдар-паша, — сидеть бы под
платаном, да сочинять стихи, а не саблей махать...
Барбаросса снова посмотрел на запад. Поёрзал в седле, в
очередной раз мысленно посетовал на неудобную заднюю луку. Не
научились ещё местные мастера делать, как надо. Приподнялся на
стременах.
— Да, с той стороны на гору было бы непросто взбираться. Не зря
заложили такой крюк. Ты хорошо послужил Саад.
Последние слова относились к стоявшему у его стремени
проводнику. Был он мноитом и прежде его звали Суниад. Когда
произнёс шахаду, получил новое имя, созвучное с прежним. Немногим
так везло. Не случайно новое имя означало — «удача».
Барбаросса и Алемдар-паша, оба верховые, в кольчугах и шлемах, а
также пеший бездоспешный проводник расположились на вершине холма
Кефала, что разделял на две неравные части протянувшееся на
пятьдесят пять стадий плато Латисион. Отсюда хорошо просматривались
белевшие вдалеке стены города Ликт, спартанской колонии.
Стены как стены. Правоверные брали и повыше. Кидонию, Ретимни и
Кносс взяли, не потратив ни крупицы пороха. Обошлись осадными
башнями и манджаник магриби, коих христиане называли французским
словом «требюше».
Ликт видно было только с вершины холма — ещё со вчерашнего
вечера долину заволокло густым туманом и гора, на юго-западном
пологом склоне которой раскинулся город, вырастала из белой ваты
будто вершина Олимпа из облаков. Хотя нет, на Олимпе снег, а тут
повсюду зелень — стройные кипарисы, огромные платаны, оливы, будто
серебром припорошенные. Повсюду заросли ладанника. Он сейчас
цветёт, запах кружит голову. Сонная красота стыдливо пыталась
прикрыться невесомыми клочьями белых одежд. Порыв ветра — и они
исчезнут, будто сорванные бесцеремонной рукой работорговца,
обнажающего беззащитную красавицу перед жадными взорами
покупателей. Но ветра нет, а пришельцы никакие не покупатели. Если
и придётся им заплатить за владение здешними красотами, то не
золотом, а кровью.
