Завоеватель

Над Каракорумом бушевала гроза. Дождь так и хлестал в ночном мраке, по улицам текли бурные потоки. В загонах с толстыми стенами жались друг к другу овцы. Жир на их шерсти защищал от влаги, но овец не выводили на пастбище, вот они и блеяли от голода, жалуясь друг другу. Временами то одна, то другая становилась на дыбы и пугала остальных – получалась живая гора с множеством безумных глаз и лягающихся ног, которая вскоре снова растекалась бурлящей массой.

Ханский дворец освещали лампы, потрескивающие и плюющиеся маслом на стены и ворота. За стенами дворца раскаты грома казались гулом; он звучал то громче, то тише, пока ливень хлестал внутренние дворики. Испуганные грозой слуги с благоговением взирали на залитые дождем сады и дворы. Они стояли небольшими группами, смердя мокрой шерстью и шелком, из-за грозы позабыв свои обязанности.

Гуюку шум ливня досаждал, как погруженному в раздумья человеку досаждают поющие себе под нос. Он аккуратно налил вина своему гостю и отодвинулся подальше от окна, каменный подоконник которого уже потемнел от влаги. Пришедший по его зову нервно оглядывал зал для приемов. Размер его, по мнению Гуюка, должен был подавить любого, кто привык к утлым равнинным юртам. Ханский сын вспомнил, как сам впервые заночевал в этом тихом дворце, как боялся, что камни и плиты обрушатся и раздавят его. Сейчас те страхи вызывали у него усмешку, а вот его гость то и дело поглядывал на потолок. Гуюк улыбнулся. Его отец Угэдэй построил Каракорум, мечтая о великом.

Когда ханский сын отставил каменный кувшин и вернулся к гостю, его губы вытянулись в тонкую полоску. Ради титула, принадлежащего ему по праву, отцу не следовало ни угождать царевичам, ни давать взятки, ни умолять, ни угрожать.