Легенда о волке, который плакал

С момента основания мира существуют определенные устои: некая вечная опора, которая преследует человечество по пятам, куда бы оно ни шагнуло. Наверное, это сама человеческая природа, неизменная и жесткая. Но даже она порой оказывается бессильна перед мощью общественных форм.

И, если природа человека прячет лицо за всё новыми и новыми масками, то мир, словно устав наблюдать за этим, иногда оставляет свои собственные, неподвижные, немые, но удивительно честные следы.

Где-то далеко, на земле, что давно не слышала шагов, на старом камне, заросшем мхом и сделавшемся ещё хрупче под грузом времени, было высечено послание. И уже не осталось в живых тех, кто мог бы помнить или передать память о том, кто именно его оставил.

«Однажды, когда доброта начнёт скрываться за маской зла, людям стоит задуматься о том, куда ведёт их этот путь.»

Над посланием лежали обветшавшие страницы: такие истомлённые, что готовы были треснуть под дуновением легкого ветра или даже звука, который был бы чуть громче кузнечика. И несмотря на это, буквы и строки по-прежнему оставались разборчивыми, казалось, сама природа не желала стирать их из этого мира.

В названии значилось: «волк, который плакал»

Давным-давно, когда трава ещё помнила шаги богов, лес был тихим, как сон ребёнка. Эта тишина не была пустотой, она дышала. Ветви едва шевелились, перекликаясь с утренним светом, трава хранила тепло древних шагов, а звери знали мир по его размеренному сердцебиению. Лес жил медленно, неторопливо, он верил: так будет всегда.

Но однажды тишина треснула, тонко, как лёд под первым весенним солнцем. Война поднялась в чаще: волки рвали пастухов, пастухи отвечали огнём и железом. И между этими силами, как сухие листья между жерновами, оказались стада.

Овцы метались в страхе, сбивались в тугие, нервные кольца, теряли свои тропы, забывали себя. Страх выжимал из них всё доброе, оставляя лишь настороженность, раздражение и злобу усталости. В такие дни овцы переставали быть мягкими, они превращались в толпу. А толпа редко знает милость.

Среди этой толпы жила одна овца: белая, мягкая, словно облако, которое никогда не знало ни грома, ни молнии. Её привыкли считать слабой. Не потому, что она действительно была слабее других, а потому что она не умела быть жестокой. Она избегала толчков, отводила взгляд от чужих ошибок, старалась понять даже тех, кого другие списывали в балласт. Она слишком рано научилась верить, что доброта – это недостаток. И что слабость – это её второе имя.