I
Пустошь – не мать, а в лучшем случае злая противная тетка. И детей она рожает не для жизни, а так ради эксперимента. Одних – чтобы стали лишним ртом у костра, который и так едва теплится. Других – чтобы отнимали последнюю крышку у того, кто послабее. А третьих – чтобы, едва сделав первый вздох, тут же испускали последний, и не тянули за собой шлейф ненужных проблем.
Судьба Сида была почти решена с самого начала – он был из третьих. Женщина, подарившая ему визит в этот мир, даже толком не взглянула на его лицо. Жесткая, рваная рогожа, в которую она его завернула, пахла машинным маслом и равнодушием. Ни записки, ни метки, ни крошечного амулета на счастье – просто сверток, оставленный на краю самой вонючей свалки, между трупом двухголовой коровы и грудой искорёженного металлолома. Обычный хлам, который больше никому не нужен.
И Сид не держал на неё зла. Ненужные расстройства – излишество, которое нельзя себе позволить, когда вся твоя энергия уходит на то, чтобы просто не сдохнуть. В Пустоши каждый выживает как умеет, а первое и главное правило – умение вовремя отказаться от лишнего. От слабости. От жалости. От ребёнка.
Его нашли почти случайно. Двое мусорщиков – Сэмюэль и Дора – копались в металлоломе в поисках деталей. Длинный, костлявый Сэмюэль с лицом, изъеденным оспинами радиационных ожогов, и коренастая, быстрая Дора с милым задумчивым взглядом и вечно дымящейся самокруткой в углу рта. Они промышляли тем, что собирали старых, разбитых роботов, чинили их и сбывали за горсть патронов, банку тушёнки или, в особо удачные дни, за бутылку самогона.
Именно Дора услышала слабый писк, который было почти не отличить от скрипа ржавого подшипника. Она отбросила гаечный ключ и, ругаясь, разгребла груду хлама. Там они нашли его. Он получил имя – Сид. Просто сложили первые буквы их имён: Сэмюэль и Дора. Сид. Просто и без затей, как и всё, что они делали.
Они называли себя «инженерами». Сэмюэль отвечал за «железо» – он мог заставить заговорить любой мотор и заставить шевелиться любые поршни и сервоприводы. Дора была мозгом операции – у неё даже был древний, потрёпанный Пип-бой, через который она подключалась к «мозгам» машин и ворошила строки двоичного кода, заставляя программы снова работать. Их мастерская, заваленная ржавыми корпусами, проводами и платами, стала для Сида первым и единственным домом.
