Предрассветное небо, на котором контрастными тёмными пятнами
выделялись редкие облака, постепенно окрашивалось в тёплые
розово-жёлтые тона. В то время как на противоположной стороне
небосклона ещё виднелись тусклые огоньки звёзд. Тейяки неторопливо
покинул сонный дом и, привычно устроившись на аккуратной скамеечке
у входа в лавку, стал расслабленно созерцать начало нового дня. Как
и всегда при виде просыпающегося мира, в его душе стало подниматься
смутное чувство. Казалось, ещё немного, и в центре груди вспыхнет и
засияет тёплым светом комочек огня. Словно маленький кусочек
солнца, чей край только показался из-за горизонта в просвете меж
домами. Но вот ниже по улице негромко хлопнула дверь, на крышах
домов через дорогу прозвучали чьи-то шаги, и наваждение ушло. Тело
осталось таким же тяжёлым и непослушным.
Тейяки прекрасно знал, что давно превратился из сильного бойца,
пусть и середнячка, не хватающего звёзд с неба, в мирного
обывателя-лавочника. «Перегорание системы циркуляции чакры» —
страшный диагноз, с которым он давно смирился. Пусть он никогда не
вошёл бы в элиту клана — без додзюцу об этом не могло быть и речи.
Пусть этот страшный диагноз, фактически, спас ему жизнь, направив
её в мирное русло. Он смог многого добиться на новом для себя
поприще. Его лавка привлекала покупателей не столько престижным
красно-белым веером на дверях, сколько великолепным запахом свежей
выпечки. Его жизнь была сытой и спокойной. Но всё же… он тосковал
по тем дням, когда по жилам струился яростный огонь, когда хищный
оскал боевых товарищей был отражением его собственной предвкушающей
схватку улыбки; по дням, когда он знал, для чего живёт, а мир был
простым и понятным.
Учиха Тейяки приходил на это место каждый день вот уже пять лет.
Надеялся непонятно на что. Клял себя за сентиментальность и
романтизм. И всё равно каждый день с замиранием сердца присаживался
на знакомую до последней трещинки скамейку.
Двадцатичетырёхлетний ветеран уже совсем было собрался отпирать
лавку, прилегавшую снаружи к стене кланового квартала, как вдруг
услышал взволнованные женские голоса от дверей своего дома, который
на эту стену опирался с другой стороны. Слегка нахмурившись, Тейяки
заглянул в открытые ворота квартала Учиха. Его жена, Уручи, что-то
тихо говорила молодой куноичи с ребёнком на руках. Полицейская
форма, в которую была одета ранняя гостья, как и клановый камон на
её рукаве, позволили хозяину дома легко её опознать:
