В это утро Холли Лонгли – величайшая радость человечества, по его собственному убеждению, – проснулся от того, что ему в лицо плеснули стакан воды.
Опять.
Как и всю прошлую неделю, между прочим, – с того рокового дня, когда он, поддавшись осенней апатии, забыл принести молоко призраку Теренса Уайта.
Зловредный дух бывшего смотрителя чего-то там не собирался спускать такого пренебрежения.
В стареньком каменном замке, где вольготно гуляли сквозняки и то и дело что-то вздыхало, у Холли была единственная обязанность: проснулся – отнеси по блюдечку молока наверх, в башенку и на лужайку, где в крохотном электромобиле без устали плодились легендарные корнуэльские пикси.
Один раз – всего один раз! – он поленился это сделать и вот теперь каждое утро расплачивался.
Громко, надрывно застонав, чтобы всем было понятно, как глубоко он несчастен и что он нуждается в утешении и заботе, Холли прислушался.
Дом был огорчительно тих.
Никто не спешил к нему на помощь, чтобы предложить взвалить на себя все заботы и волнения.
Эгоисты.
Очевидно, Тэсса уже ушла в управление, а Фрэнк – в мастерскую.
С этой чертовой свадьбой весь Нью-Ньюлин буквально стоял на ушах.
Холли еще немного повздыхал над своей незавидной участью, выбрался из постели и пошлепал вниз, на кухню.
В холодильнике вместо свежей клубники – а волшебница Бренда выращивала ее, кажется, круглый год, – обнаружилась огромная свежая рыбина, выпучившая круглые глаза. От неожиданности Холли ойкнул и захлопнул дверцу.
Мир просто сговорился лишить его душевного равновесия!
Собравшись с силами, он снова открыл холодильник, быстро схватил бутылку молока, стараясь не смотреть грозной рыбине в глаза, и отскочил назад.
Брр, гадость какая.
Налив молоко в блюдечко, Холли поднялся наверх, в башенку.
Теренс Уайт сидел в кресле-качалке и вязал бесконечный шарф.
– Вот ваше молоко, – громко сказал Холли, – и совершенно незачем лить на меня каждое утро воду. Или хотя бы согревайте ее до приемлемой температуры. Хорошо бы добавить лавандовый аромат и, может быть, голубой глины для сияния моей кожи…
Тут он задумался, потеряв мысль.
Голубой!
Да, именно приглушенно-голубого цвета с уходом в серый не хватало единственной в округе кофейне – буквально нескольких деликатных мазков по чересчур жизнерадостной молочно-розовой стене.
