Вечер опускался на Фукуоку неспешно, словно старый, уставший ткач, развешивающий по небу последние нити золотистого света. Город, днём пульсирующий неутомимой энергией, теперь погружался в мягкий сумрак, где оживлённые проспекты с их неоновыми вывесками и спешащими автомобилями уступали место тихим, извилистым улочкам старых кварталов. Воздух, ещё хранящий тепло дня, приносил с собой свежесть, смешанную с едва уловимым запахом моря и цветущих южных деревьев. В такие моменты Фукуока казалась настоящим городом контрастов – местом, где современность и многовековые традиции переплетались в причудливый, но завораживающий узор.
Нацуко, тонкая, едва заметная тень, стояла у окна своей комнаты, прильнув лбом к прохладному стеклу. Её взгляд был устремлён куда-то вдаль, туда, где городские огни начинали мерцать, словно россыпь драгоценных камней на тёмном бархате. Но она видела не их. В её воображении, затмевая реальность, возникал другой образ – образ Хару. Высокий, с копной непокорных волос, с такой улыбкой, которая могла бы растопить любой лёд, он был для неё не просто одноклассником, а маяком в её собственной, безрадостной жизни.
Одиночество Нацуко было не просто отсутствием компании; это было состояние души, глубокое, пронизывающее, как осенний ветер. Она была невидимкой, существом, которое, казалось, не было предназначено для этого мира. Каждый день проходил в серой пелене, окутанной тяжелым запахом алкоголя, который пропитывал их небольшой дом.
Дом этот, на окраине города, был скорее клеткой, чем убежищем. Днём он ещё мог создавать иллюзию нормальности, но с наступлением вечера стены начинали сжиматься, а воздух сгущаться от невысказанных обид и подавленных эмоций. Иуо, её отец, возвращался с стройки – уставший, измождённый, с глазами, которые не видели ничего, кроме внутренней боли. Его руки, загрубевшие от работы, никогда не знали нежности. Он был человеком, чьи чувства глубоко запрятаны, заперты за семью замками молчания и равнодушия. Он пил, чтобы заглушить, чтобы забыть, чтобы просто существовать.
Рин, мать Нацуко, тоже носила свои раны. В её глазах, когда-то, возможно, бывших полными тепла, теперь лишь тускло отражалось разочарование. Она хотела сына, мужчину, который продолжит род, который сможет защитить, а получила дочь. Нацуко была для неё постоянным напоминанием о несбывшихся мечтах, о несовершенстве её жизни. Рин терпела Иуо, терпела его пьянство, его молчание, потому что где-то глубоко, в самых тёмных уголках её сердца, жила странная, искаженная любовь к этому человеку. Любовь, которая, казалось, не могла проявиться в заботе или нежности, а лишь в молчаливом принятии боли.
