ВВЕДЕНИЕ
Как убедить целую нацию в том, что преследование соседей – это не преступление, а добродетель? Как превратить обывателя, вчера еще деликатно здоровавшегося на улице с причудливым теософом или набожным исследователем Библии, в бдительного информатора, готового написать донос, который уничтожит их жизни? Этот парадокс – парадокс установления тоталитарного порядка через культивацию всеобщей подозрительности – лежит в основе одной из самых мрачных глав истории двадцатого века. Он же, словно зловещее эхо, звучит и сегодня в речах тех, кто призывает к «духовной безопасности» и войне с «деструктивными культами».
ЧАСТЬ I. ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ КУЗНИЦА
Глава 1. Призрак Веймара. Теология, страх и «проблема сект»
Германия 1920-х годов была страной на грани нервного срыва. Унизительное поражение в Первой мировой войне, неподъемные репарации Версальского договора, гиперинфляция, превращавшая сбережения в пыль, и жестокая политическая борьба между коммунистами и ультраправыми создавали атмосферу всепроникающего страха и неопределенности. Старые опоры рухнули. Империя кайзера, казавшаяся вечной, рассыпалась. Церковь, веками дававшая утешение и моральные ориентиры, теряла авторитет в глазах миллионов людей, разочарованных и ищущих новые ответы на вечные вопросы.
Именно на этой выжженной почве старых верований расцвели сотни новых духовных и философских движений. Это был калейдоскоп идей, причудливый и пугающий для консервативного обывателя. С Востока проникали теософия и антропософия, предлагавшие эзотерические учения о карме, реинкарнации и скрытых силах космоса. Из Америки пришли новые, энергичные формы протестантизма, такие как ревностные Исследователи Библии, будущие Свидетели Иеговы, с их бескомпромиссным пацифизмом и предсказаниями скорого конца света. Возрождались древние германские языческие культы, адепты которых искали духовные корни нации в рунах и мифах о Вотане.
Для многих это был глоток свежего воздуха, попытка найти индивидуальный путь к истине в мире, где все коллективные пути привели к катастрофе. Но для традиционных институтов, и в первую очередь для лютеранской и католической церквей, это многообразие было не признаком свободы, а симптомом болезни, духовного распада нации. Хаос в умах казался им прямым отражением политического и экономического хаоса на улицах. В этом многоголосье они видели не поиск, а потерю – потерю немецкой души, которую разрывали на части чуждые, непонятные и потому опасные учения.
