Пепел на Престоле. Кровь Рюриковой Земли

Всеслав, сын Ратибора, считал, что у земли Озерного Края есть своя душа. Она дышала утренними туманами, что курились над гладью Великого озера, говорила шепотом камышей у берега и смотрела на мир тысячами холодных осенних звезд. В свои девятнадцать лет он знал эту землю лучше, чем молитвы новомодному византийскому богу, о котором все чаще говорили пришлые купцы. Он знал ее по весу меча в руке, по упругости тетивы лука, по тому, как отзывается земля под копытами его жеребца.

Его отец, боярин Ратибор, был под стать этой земле – такой же основательный, кряжистый и не терпящий суеты. Похожий на старого медведя, он правил краем не по княжескому указу, а по праву силы и справедливости. Люди шли к нему не со страхом, а с почтением. Его слово было тверже камня, а гнев – страшен, как зимняя вьюга.

– Вся эта княжеская грызня – как гроза в степи, – говаривал он Всеславу, наблюдая, как сын отрабатывает удары на деревянном чучеле. – Гремит, сверкает, а потом проходит. А земля – остается. И наша задача, сын, не в молнии целиться, а корни беречь.

Всеслав понимал его. Понимал, но не до конца разделял. Ему, чья кровь кипела молодой силой, хотелось порой не только беречь корни, но и проверить на прочность молнии. В дружине отца он был лучшим. Меч в его руке становился продолжением воли – быстрый, точный и смертоносный. Но отец редко пускал его дальше пограничных стычек с забредавшими пограбить лесными разбойниками.

– Твое время придет, – рычал он в ответ на просьбы сына отпустить его в набег на половцев. – А пока учись главному. Не махать мечом, а понимать, когда его нужно поднять.

Сегодняшнее утро было тихим и ясным. Мороз сковал землю, а тонкий слой свежего снега, выпавшего ночью, искрился под низким солнцем. Всеслав возвращался с соколиной охоты. За спиной у него висела пара жирных тетеревов, а на руке в кожаной перчатке гордо сидел любимый кречет Ясный.

У ворот их городища, добротной крепости из толстых дубовых бревен, его встретил старый воевода отца, Добрыня.

– Князь Святозар преставился, – сказал он без предисловий, и его седые усы печально обвисли. – В Киеве траур. И смута.

Всеслав нахмурился. Он помнил Святозара – огромного, седого князя с громким смехом, который гостил у них пять лет назад.

– Что теперь? Сыновья?