Если бы ложь была олимпийским видом спорта, ее клиента, депутата Соболева, уже несли бы на руках под гимн. Но Диана Викторовна не любила шумные церемонии. Она предпочитала тихий, безоговорочный разгром.
Запах старого дерева, страха и застоявшейся власти висел в воздухе зала суда, как призрак. Высокие потолки тонули в полумраке, откуда свисала массивная люстра – немой свидетель тысяч человеческих драм. Ее слепые хрустальные подвески не ловили свет, а лишь тускло отражали бледный поток из высоких окон, зарешеченных на тот случай, если чья-то вера в правосудие внезапно закончится вместе с приговором. Двенадцать присяжных – срез общества, собранный «по воле случая» и юридической квоты – сидели в своей ложе, как на неудобных театральных креслах. Скука, замешанная на снобизме, была их униформой.
Ну что, дорогие присяжные, готовы капитулировать? – мысленно усмехнулась она, обводя взглядом двенадцать скучающих лиц. Взгляд задержался на женщине лет сорока, в строгом кардигане, с усталыми глазами учительницы литературы, видавшей всякое. Мелькнула тень понимания. Попала.
– Господа присяжные, – ее голос, низкий и уверенный, заполнил зал, врезаясь в гулкую тишину, – обвинение говорит о «монументальном предательстве». – Она сделала небольшую, почти театральную паузу, позволяя этим пафосным словам повиснуть в воздухе и обесцениться. – А я скажу, что предательство – это когда ты обещаешь жене вечную любовь в особняке на Рублевке, а на следующее утро ее фотография рыдает в таблоидах, пока ты делаешь вид, что завтракаешь в одиночестве. Вот это – драма.
Она медленно прошла перед скамьей, позволив каблукам своих туфель отстучать по потертому дубовому паркету четкий, неумолимый ритм. Тик-так. Тик-так. Ваша совесть уже в моих руках. Ее темно-синий костюм – безупречный крой, ни намека на лишнюю деталь – был такой же формой, как и мантия судьи. Только ее власть была реальнее.
– А нас просят судить за три строчки в налоговой декларации, – она слегка сморщила нос, будто уловила запах несвежей бухгалтерской отчетности. – Это не монументально. Это скучная бухгалтерия.
Судья, человек с лицом, на котором навсегда застыла усталость от человеческой подлости, смотрел на нее поверх очков. Но в его глазах читалось не раздражение, а привычная дань уважения к профессионализму. Он знал: когда в зале Диана Викторовна, спектакль всегда идет по ее сценарию.
