Первый луч майского солнца бесцеремонно пробился сквозь щель в шторах и упал Веронике прямо на лицо. Она не открывала глаза. Не надо. Она и так знала наизусть каждую трещинку на потолке, каждый завиток люстры, которую Дмитрий пять лет назад повесил криво и так и не переделал. «Быстрицкая, не такая уж ты и быстрая», – пронеслось в голове выцветшей, как старые обои, мыслью.
Она проснулась первой, как всегда. Тишина в доме была звенящей, тяжелой, притаившейся за тонкой дверью спальни. Еще минута – и ее разорвут на части: «мам!», «отстань!», «где?!».
Вероника лежала, прислушиваясь к предсмертной агонии тишины. Из-под века она видела знакомый узор обоев – блеклые, некогда кремовые розы, которые она с таким восторгом выбирала, когда они с Дмитрием только въехали. Теперь они казались ей просто грязно-серыми пятнами. Воздух в спальне был спертым, пахло пылью и сном. На тумбочке с облупившимся лаком лежала ее книга, раскрытая на той же странице уже третью неделю. Она потянулась рукой, нащупала чашку с вчерашним чаем – на дне лежала размокшая, потонувшая лимонная долька. Еще одно незаконченное дело. Еще одно маленькое поражение.
Со вздохом, который был скорее стоном, она перевернулась на бок. Рядом, спиной к ней, лежал Дмитрий, уткнувшись лицом в подушку. Он храпел ровно и деловито, как человек, у которого впереди полноценный, принадлежащий только ему день. Его телефон на тумбочке мерцал синим огоньком – очередное уведомление. Вероника на мгновение представила, как швыряет его в стену. Но вместо этого просто закрыла глаза, пытаясь продлить эти последние секунды небытия, прежде чем снова стать обслуживающим персоналом в собственном доме.
Вероника побрела в ванную, волоча за собой остатки сна, как привязанные гири. Рука сама потянулась к крану, а глаза нехотя поднялись на зеркало.
И вот он, ее утренний портрет. «Ну, здравствуй, красавица», – ехидно подумала она. Лицо осунувшееся, а под глазами – фирменный аксессуар, две синеватых тени такой насыщенности, что любая панда позавидовала бы размаху.
«Ну и что ты на меня уставилась? – мысленно спросила она свое отражение. – Ждала королеву? Получи панду. В натуральную величину». Отражение молчало, и в этой молчаливой подавленности было что-то откровенно враждебное. «Обычная панда – милая, уставшая, питающаяся растительностью и вечно с синяками под глазами от того, что жизнь ее постоянно лупит бамбуком по морде».
