Глава 1. Белая аура одиночества
Такой цвет видел только один раз в жизни – на старой черно-белой фотографии своей бабушки. Не цвет вовсе, а его полное отсутствие. Оттенок пыли на заброшенной паутине, цвет молчания в пустом доме, сияние лунного света на лезвии ножа. Белая аура. Аура полного, абсолютного, выжженного одиночества.
И она висела вокруг новенького, Лео Корделя, с самого утра.
Алиса отвела взгляд, уткнувшись в учебник по литературе. Слова расплывались перед глазами, превращаясь в бессмысленные закорючки. Белый. Ледяной и безжизненный. Он сидел в трех рядах от нее, у окна, и смотрел на осенний дождь, барабанивший по стеклу. Казалось, он даже не дышал.
– Торн, ты с нами? – резкий голос миссис Элвуд, учительницы литературы, прорезал гул класса.
Алиса вздрогнула. Все обернулись на нее. Десятки аур вспыхнули ярче – любопытство кислотно-желтое, раздражение грязно-оранжевое, скука мутно-серо-зеленая. Цветной вихрь, от которого закипала кровь в висках и начиналась легкая тошнота.
– Я… простите, повторите вопрос, – выдавила она, чувствуя, как по щекам разливается предательский румянец.
– Я спрашиваю, как вы считаете, почему главный герой предпочел одиночество любви? – миссис Элвуд склонила голову набок, ее аура – ровный, учительский синий – колыхнулась, выдавая легкое нетерпение.
*Потому что любовь – это самый болезненный вид шума,* – молнией пронеслось в голове у Алисы. *Потому что в толпе можно быть так же одиноко, как и в пустыне. Потому что иногда белый цвет – это не пустота, а щит.*
Она этого, конечно, не сказала. Она пробормотала что-то заученное про трагедию романтического героя и его внутренний конфликт. Миссис Элвуд кивнула, удовлетворенная, и двинулась дальше по проходу. Алиса снова украдкой посмотрела на новенького.
Белая аура не просто окружала его. Она была частью него. Неподвижная, густая, как сливки. В ней не было ни всплесков, ни колебаний. Ни капли тепла. Обычно ауры людей напоминали северное сияние – они переливались, менялись, дрожали. Гнев мог за секунду вспыхнуть алым и тут же смениться на розовое смущение. Грусть могла струиться сизым туманом, сквозь который пробивались лучики надежды. Но это… это была стена. Белоснежная, гладкая, без единой трещины.
И это было невозможно.
За семнадцать лет жизни, за все годы своих мучений – с того самого дня в детском саду, когда она расплакалась, потому что «вокруг Билли слишком много колючего красного цвета» – она не видела ничего подобного. Одиночество бывало серым, пепельным, сизым. Но не белым. Белый – это цвет чистого листа. Но на этом листе не было ничего. Ни надежды, ни тоски. Ничего.
