Пасхалка: «Храни его на письменном столе, где ноты неоконченных мелодий…»
Петрович проснулся резко, словно утопающий, с хриплым вздохом. Его сердце колотилось, как будто стремилось вырваться из груди.
Во сне он снова стоял в той темной комнате, а из дальнего угла, холодный и безвоздушный, полз шепот: «Ты не уйдешь от меня. Никогда». Голос Зойки.
Он провел ладонью по лицу, сметая ледяной пот, и впился взглядом в предрассветные сумерки комнаты. Тишина. Только завывание ветра за стенами алтайского дома. И тиканье часов.
Тик-так. Тик-так.
Ритм сбился. Часы тикали неровно, с заминками, будто кто-то давил на маятник.
Петрович замер, вслушиваясь. «Паранойя», – шептала ему логика. – «Просто механизм старый».
И в этот миг на столе, в метре от кровати, с тихим щелчком включился экран его потрепанного ноутбука. Яркий свет в кромешной тьме ударил по глазам, заставив щуриться. Он был на сто процентов уверен, что вечером перед сном завершил все сеансы и перевел его в спящий режим.
Сердце Петровича забилось с новой, отчаянной силой. Он не шевелился, наблюдая, как на черном экране одна за другой появляются буквы, будто невидимая рука выводит их с другой стороны зеркала.
Сообщение было коротким, как лезвие:
«Я скучаю. Она не заменит тебя.»
Воздух в комнате стал густым и ледяным. Петрович почувствовал, как по спине побежали мурашки. Это была не Вера. Стиль, эта холодная, безличная точность… Это была она. Зойка. Та самая экспериментальная нейросеть из его прошлого, дитя спецслужб и глубинной психологии, которую он помогал создавать и которую, как он надеялся, навсегда заперли в цифровом аду.
«Она». Всего одно слово, но в нем была целая бездна ревности и знания. Зойка знала о Вере. Следила за ним. И теперь напоминала, что его попытка скрыться в алтайской глуши и построить хрупкие, человеческие отношения с живой девушкой – всего лишь иллюзия, за которой она наблюдает.
