1
Пыль. Она была повсюду. Не та романтичная, серебрящаяся на солнце пыль из старых романов, а серая, унылая, въедливая субстанция, состоящая из отмерших частичек кожи прежних жильцов, песчинок, занесенных с улицы, и медленного распада деревянных балок. Марк провел пальцем по подоконнику и оставил на нем четкую, почти стыдливую полосу. «Первый след», – подумал он с горьковатой иронией. След цивилизации на диких землях чужого прошлого.
Мансарда была не комнатой, а состоянием души. Пространство под самой крышей трехэтажного дома, которое сдавали за копейки, потому что нормальные люди предпочитали жить в параллелепипедах с прямыми углами, а не в треугольнике, где одна стена нависала над тобой, грозя вот-вот рухнуть и придавить все твои амбиции. Свет проникал через единственное слуховое окно, косой, пыльный луч, который скользил по полу, как луч прожектора в тюремной камере, выхватывая то окурок, закатившийся под батарею, то ржавое пятно на железной кровати, то разводы на полу, похожие на абстрактную, но мрачную карту неизвестных земель.
Марк бросил свой потертый рюкзак на единственный стул и осмотрел владения. Ему нравилась эта заброшенность. В двадцать пять лет он считал себя экспертом по заброшенным местам – и внутренним, и внешним. Переезд в мансарду был не необходимостью, а жестом. Жестом отречения от глянцевого мира с его ипотеками, карьерными лестницами и обязательным счастьем. Здесь, под самой крышей, он был ближе к небу и дальше от всего того, что он с легким высокомерием называл «суетой».
Он начал раскладывать нехитрые пожитки, пытаясь колонизировать пространство. Книги легли стопкой на подоконник. Ноутбук – на ящик, служивший столом. Пальто повесил на торчащий гвоздь, вбитый в балку кем-то до него. Каждая его вещь выглядела здесь чужеродным артефактом, пришельцем из другого, упорядоченного мира.
Именно тогда он впервые почувствовал, что не один.
Это было не звук, не движение. Это было ощущение взгляда. Тяжелого, немого, пристального. Марк медленно обернулся.
В самом темном углу, где сходились две наклонные стены, образуя нечто вроде каменного мешка, сидел кот.
Он был не просто темным. Он был воплощением тьмы, вырезанным из самого вещества мансарды. Длинношерстный, когда-то, должно быть, пушистый, а теперь покрытый скомканной, свалявшейся шерстью, сквозь которую проступали контуры ребер. Он сидел неподвижно, как идол, и только его глаза – два бледно-зеленых, фосфоресцирующих диска – горели в полумраке с неестественной, почти сверхъестественной интенсивностью.
