Первое воскресенье сентября выдалось голубым. В эту пору летнее великолепие, прежде чем замерцают осенние краски, еще нередко предстает в праздничной плотности. Ночи становятся прохладнее, отчего на рассвете выпадает роса, а утренние часы – мягче и приятнее. Кроны деревьев темнеют, как будто их выбили на небе чеканкой. И в городах уже свежее; появляется налет роскоши и радости.
Герхард стоял перед клумбами на площади Трините. Садовники успели высадить первые осенние цветы. На узкой рабатке, выбиваясь из светлой зелени, отцветали канны. Их ленту перерезали круглые клумбы звездчатых голубых астр. Цветы сияли в солнечном свете. Вокруг них с жужжанием носились пчелы и бабочки-цветочницы. На пестром ковре отдыхала бабочка-адмирал с кирпичного цвета полосками. Она медленно поворачивалась на цветочном бархате и временами лениво поводила крыльями. Должно быть, летела издалека, над высокими крышами. К ней присоединилась вторая. Бабочки закружились и, уходя от взоров, взмыли в синеву.
Со стороны Сен-Лазара доносились тонкие голоса мальчишек, продающих воскресные выпуски газет. Зазвонили колокола, и повалившая из церковных дверей празднично-нарядная толпа потянулась к экипажам на площади. Свадьба. Перед молодоженами на ковровую дорожку посыпались рисовые зерна. Зрелище вывело Герхарда из праздного созерцания. Он смешался с гостями, которые затем, когда экипажи разъехались, снова разошлись. Потом, будто ему безразлично, каким путем идти, свернул на улицу Бланш и зашагал в горку.
Тень домов давала прохладу; улицы недавно полили водой, еще стекавшей с тротуаров. В обычно шумном деловитом квартале этим утром было тише; исчезли лотки с рыбой, фруктами, овощами. Сегодня здесь продавали только цветы. Город казался пустыннее и тем самым торжественнее; многие проводили время у реки или в предместьях. До сих пор отъезжали последние машины, до отказа забитые молодыми людьми и их пестро разодетыми спутницами. День они пробудут на природе и вернутся поздно. Лошади шли шагом; копыта скользили по крутому брусчатому подъему.
Хотя Герхард жил в городе уже больше года, каждая такая прогулка была для него таинством. Он ходил словно не по площадям и улицам, а блуждал по анфиладам и коридорам большого незнакомого дома или в лабиринтах проложенных в слоистом камне шахт. Иногда в переулках, на перекрестках колдовство становилось особенно явственным. Герхард едва ли отдавал себе в том отчет. Его захватывали не столько дворцы и памятники – свидетели исторического прошлого, сколько безымянная жизнь – материал судьбы, из которого наподобие кораллового рифа создавалась столица. Поэтому в кварталах, за столетия выросших вопреки всем правилам архитектуры и будто вставленных один в другой, он чувствовал себя особенно хорошо. Здесь отжили, отстрадали и отрадовались мириады неведомых людей. Столько же их по-прежнему населяло этот клочок земли. Они питали и строительный раствор. Субстанция невероятно, волшебно уплотнилась. И Герхарда не оставляло ощущение, будто волшебство в любую секунду может принять форму – благодаря письму, известию, встрече или приключению, как бывает в садах фей и пещерах, где таятся сокровища.
