20:13
Снег не просто валил – он давил плотной, тяжёлой, мокрой мукой. Небо словно решило испечь гигантскую безжизненную коврижку. Из серого месива выпирала чёлка тайги – угрюмая, непроходимая, как стена забвения. Старый «Буран» вгрызался в неё, дребезжа изношенными «костями». Каждая кочка на снежных ухабах отдавалась в позвоночниках братьев Чуприных – Кости и Паши. Два мужика с лицами, изъеденными не столько морозом, сколько метиловым румянцем безысходности и боярышника. Под пуховиком у старшего – алюминиевая фляга с последними глотками огуречного спирта. У Кости обрез – ИЖ-18. Остатки пропитого позора. Их дед, Макар Иванович Чуприн, пытался вылепить из оболтусов, погодок погибшей дочери, настоящих людей. Но посёлок с его пьяным укладом и голодная пасть лихих девяностых, вцепившаяся в горло всей стране, сделали своё чёрное дело. На воспитательном пути обоих возник тюремный срок за угон колхозного трактора. С нар братья вернулись уже в пустой дом. Единственный предок упорными стараниями рака лёгких перебрался на погост, оставив в наследство скудный счёт в Сбербанке и безграничную, пугающую свободу. Свободу падать туда, откуда не выбираются.
За «Бураном» на промасленной ленте скользил самодельный прицеп. Уродливый гибрид из дверей старого купе и двух детских саней, похожий на катафалк для бедных. На носу саней привязана старая бочка. Для крови.
– Поддай газку, тормоз! – проорал Паша. Его голос, заглушённый мутным визором мотоциклетного шлема брата, прозвучал словно крик из-под воды.
– Запороть движок хочешь, придурок? – огрызнулся Костя, но рука, будто сама по себе, выкрутила ручку газа.
Рёв мотора полоснул зимнюю тьму, как нож – гниющее брюхо туши. Просека неумолимо сужалась. Снег становился всё глубже, а знакомая колея виднелась лишь бледными шрамами под белым саваном. И вот, между елей, чернеющих, как окаменевшие стражи, зевнула прогалина. Болото и торфяной ручей. Тёплый, жирный, дышащий паром даже в крещенскую стужу. В жёлтом свете налобных фонарей на тёмном льду качались пузырьки газа, точно живые глазки смотрят из-под воды.
– Теплушка, мать её… – ухмыльнулся Костя, глуша движок. Звук умер и сразу же навалилась тишина, тяжёлая и звенящая. Если кабан где-то рядом, то он… сюда точно ходит пить.
Свет фары снегохода пробил туман. Пар казался не просто тёплым. Он был живой, плотный, с приторно-сладковатой вонью тухлых орехов и чего-то старого и заплесневелого. Братья стянули перчатки. Воздух лип к пальцам ледяным клеем, но пара глотков спирта разлила по жилам жгучий ложный жар.
