Дело об архиве рейха

Тишина в коридорах Лубянки была особенной. Не той, что бывает в библиотеках – сонной, убаюкивающей, пахнущей пылью и мудростью, – и не той, что стоит ночью на кладбище, полной шорохов и затаенной жизни. Здешняя тишина была мертвой, выхолощенной, впитавшей в себя миллионы невысказанных слов и непролитых слез. Она давила на барабанные перепонки, заставляла сердце биться глуше, а шаги – звучать неуместно громко, почти кощунственно. Майор Андрей Орлов научился двигаться в этой тишине почти бесшумно, как тень, скользящая по стертому до блеска паркету.

Он только что вышел из кабинета полковника Соколова, и тяжелая, обитая дерматином дверь закрылась за ним с мягким, сытым щелчком, отрезая его от скупого уюта – запаха хорошего табака, тихого гудения настольной лампы и взгляда начальника, в котором можно было прочесть куда больше, чем в его словах. В руках Орлов держал тонкую картонную папку с лаконичной надписью: «Дело № 734. Обнаружение трофейного имущества». Рутинная, на первый взгляд, работа. Если бы не два обстоятельства, которые не давали покоя, словно мелкий камешек в ботинке. Первое – сам Соколов. Федор Семенович никогда не тратил свое время на пустяки, и если уж вызвал лично, а не через дежурного, значит, дело имело второе дно. А второе, куда более тревожное, – смерть завхоза. Степан Петрович. Сердечный приступ. Как вовремя. В их ведомстве в совпадения не верили. Совпадение – это лишь закономерность, причин которой ты пока не видишь.

Пока он шел по бесконечному коридору, мимо одинаковых дверей с безликими номерами, его память, натренированная годами службы в СМЕРШе, уже прокручивала детали. НИИ автоматики и приборостроения. Старое здание на задворках Замоскворечья. Молодая научная сотрудница Анна Зайцева, которая и обнаружила находку. И завхоз, который ей помогал. Теперь завхоза нет. А девушка осталась. Единственный свидетель. Или уже не единственная?

Мысли текли медленно, вязко, как осенняя московская слякоть за окнами. Страна замерла в ожидании. Портреты Отца народов еще висели в каждом кабинете, но воздух уже изменился. Он стал разреженным, нервным. Старые волки, соратники, делили наследство, и в этой подковерной грызне любой пустяк, любая забытая бумажка из прошлого могла стать либо смертным приговором, либо ступенькой к вершине власти. И «трофейное имущество», пролежавшее в стене с сорок пятого года, могло оказаться чем угодно.