Введение
Иногда слово «должна» звучит мягко, почти заботливо, будто мама говорит: «Ты же должна поесть», или начальник замечает: «Ты должна постараться». Но за этим тихим словом часто скрывается целая система контроля, невидимая, но крепкая, как цепи, которые невозможно увидеть, пока не попытаешься пошевелиться. «Должна» – это не просто слово. Это внутренний контракт, заключённый когда-то между маленьким человеком и миром, который диктует свои условия: будь хорошей, не злись, не противоречь, не высовывайся, не плачь, не требуй. Сначала это кажется способом выжить, способом быть принятой, но со временем превращается в клетку, где каждая решётка сделана из собственных страхов.
Я много лет жила с этим словом, даже не замечая, как оно определяет всё: мои решения, реакции, даже дыхание. Оно звучало в голове, когда я вставала утром – «должна пойти на работу, должна улыбнуться, должна быть в форме» – и не умолкало даже ночью, когда я пыталась заснуть, чувствуя тревогу, будто не выполнила какой-то невидимый план. И всё же этот план никто не писал, кроме меня самой. Никто не вручал мне список обязанностей с подписью: будь удобной женщиной. Но как-то незаметно этот список оказался внутри, и каждый день я зачитывала его, стараясь не подвести ни других, ни себя.
«Должна» растёт из любви. Из желания быть нужной, значимой, принятой. Это слово – как обещание, которое мы даём, чтобы сохранить отношения, принадлежность, уважение. Девочка, которая видит, что мама улыбается только тогда, когда она послушная, быстро понимает: чтобы быть любимой, нужно быть правильной. Чтобы не расстроить, не злить, не обидеть – нужно угадывать, соответствовать, не спорить. А когда та девочка вырастает, она продолжает этот ритуал, только теперь роли меняются: вместо мамы – начальник, партнёр, друзья, коллеги. Она так привыкла жить ради чужого одобрения, что собственное мнение кажется чем-то опасным, почти разрушительным.
Я часто думаю о женщине, которую встретила несколько лет назад. Её звали Марина, ей было около сорока, и она пришла на консультацию с усталостью в глазах, которую невозможно спутать ни с чем. Это была усталость не от дел, а от самой жизни. Она сказала: «Я больше не могу. Я стараюсь быть хорошей женой, хорошей матерью, хорошим сотрудником, но у меня такое чувство, будто меня нет». Её голос дрожал, когда она произносила: «Мне кажется, я просто исчезла». В этих словах было всё – и боль, и растерянность, и безмолвный крик о помощи. Она не знала, где проходит граница между тем, что действительно важно, и тем, что она делает просто потому, что «так надо».
