ГЛАВА I. ДОМ У КРАЯ ВРЕМЕНИ
Мир стоял недвижно, как воздух перед снегом. Ничто не шевелилось за окном, ни дерево, ни ветер, ни птица. Казалось, сама тишина застывает на полуслове, не решаясь дышать. В этом неподвижном свете, где день не отличался от вечера, а утро – от сна, стоял дом. Маленький, деревянный, с покосившимся крыльцом, он был последним – за ним уже не начиналось ничего. Говорили когда-то, что за этим домом лежала дорога, ведущая к реке. Но река высохла, дорога заросла, и теперь старик и старуха жили, как живут свечи на ветру – тихо, до конца. Дом стоял на краю времени, и всё в нём помнило, как движется жизнь: скрип пола, трещина в стене, тень, что падает от печной трубы на закате. Даже пыль тут казалась не грязью, а памятью.
Старик сидел у окна. Его руки лежали на коленях, как два узла верёвки, затянутые давным-давно. Глаза, выцветшие, но ясные, следили за золотыми пылинками, что танцевали в воздухе. Старуха, его жена, двигалась медленно, будто каждое её движение стоило ей часть дыхания. Она мыла глиняную миску, потом вытирала её полотном, которое когда-то было белым, потом снова ставила на полку – туда, где всё давно стояло на своих местах. И только одна в доме нарушала порядок. Курочка Ряба – чёрная с золотыми перьями, крошечная, но гордая, будто знает что-то, что людям не дано. Она выходила из тени, вставала на пороге и смотрела в окно, где начиналось небо – не голубое, не серое, а какое-то молочное, бездушное, как вода, оставшаяся после таяния льда.
Иногда старик говорил:
– Пора бы уж и весне прийти.
А старуха отвечала:
– Весна не знает дороги сюда.
Так проходили их дни – одинаковые, бесконечно похожие друг на друга. Ночи были тихи, дни – прозрачны, и лишь редкий крик вороны за горизонтом напоминал, что мир не умер. Но в то утро, когда всё должно было измениться, свет был особенно ясен. Он не лился – струился, как дыхание чего-то живого. Курочка ходила под лавкой, переставляя лапки так осторожно, будто боялась разбудить землю. Старуха высыпала ей зёрна – последние, оставшиеся в старом холщовом мешке, – и сказала, не глядя:
– Ешь, пока есть.
Курочка посмотрела на неё своим круглым, почти человеческим глазом и клюнула зерно. А потом – вдруг – замерла. Она стояла неподвижно, шея вытянута, крыло дрожит, будто слушает что-то невидимое. Старик поднял голову от окна, и в ту же секунду в доме стало ещё тише – даже печь перестала потрескивать.
