Капли дождя барабанили по старой крыше. А я радовалась, что нахожусь под ней, в доме деда, в котором когда-то вырос он сам.
На массивном дубовом столе уже лежали собранные по лесу травы, стояли склянки с маслами и экстрактами. Но главное – на спинке дедушкиного кресла восседал Карыч. Его черные, отливающие синевой перья, казалось, впитывали тусклый свет единственной керосиновой лампы, а блестящие глазки-бусинки смотрели на мою возню с привычной долей скепсиса.
– Ну что, потрошилка несчастных сердец, начинаем? – прокаркал он, слегка потрепав крылом.
Я фыркнула, но кивнула, доставая маленький медный котелок – не фамильную ценность, но надежный инструмент.
– Первым делом – основа, – наставительным тоном заявил Карыч. – Не вода, а роса, собранная с лепестков распустившейся на рассвете розы. Чистота намерений, так сказать.
Я аккуратно влила в котелок хрустальный флакон с прозрачной жидкостью.
– Есть. Дальше?
– Дальше – огонь. Не дровяной жар, а пламя свечи, рожденной между двумя влюбленными. Ставь котелок на треугольную подставку, а под нее – свечу.
Я послушно зажгла коротенькую, оплывшую свечку, которую когда-то стащила с деревенской свадьбы. Пламя затрепетало, ровное и почти бесцветное.
– Теперь, – Карыч склонил голову набок, – лепесток аконита. Волчий корень. Осторожно, девочка. Он не для приворота, он для страсти. Для той искры, что разжигает пожар.
Кончиками пальцев я бросила в теплеющую росу темно-фиолетовый лепесток. Он зашипел, испуская едва уловимый горьковатый аромат.
– Мешай, – скомандовал ворон, – по солнцу. Семь раз. Представляй его лицо.
Я взяла деревянную ложку из яблони и начала медленно помешивать, стараясь ни о чем не думать. Но образ Витора – смеющиеся глаза, непослушная прядь волос – упрямо вставал перед глазами.
– Хорошо, – одобрительно каркнул Карыч. – Теперь капля крови. Твоей. Чтобы зелье знало хозяйку.
Я уколола палец серебряной иглой и, сжав его, выдавила в котелок единственную алую каплю. Жидкость на мгновение вспыхнула розовым и снова стала прозрачной, но с золотистым отливом.
– А теперь главное, – голос ворона стал тише и многозначительнее. – Перо феникса. Точнее, его заменитель. То, что я принес.
Он слетел с кресла и, подпрыгнув на стол, выронил из клюва в котелок крошечное, похожее на опаленную соломинку, перышко. Оно коснулось поверхности, и по жидкости пробежала волна тепла, а воздух наполнился запахом пепла и… чего-то неуловимо свежего, весеннего.
