Аромат старости – пыли, потускневшей кожи переплетов и едва уловимой сладковатой нотки рассыхающейся бумаги – был для Лизы не просто запахом работы. Это был наркотик, аромат спокойствия и упорядоченного мира. Здесь, в отделе редких книг и специальных коллекций библиотеки имени Горького, царил ее собственный, строго регламентированный космос. Каждый фолиант на своем месте, каждый каталог идеально заполнен. Здесь не было места хаосу, неожиданностям и тем более – порочным, животным порывам.
Именно так она думала до сегодняшнего дня. До него.
Лиза выписывала акт приема новой партии книг, пожертвованных библиотеке из собрания скончавшегося коллекционера. Большая часть была обычной классикой, но несколько экземпляров требовали особого внимания. Ее пальцы, привыкшие к деликатной работе с хрупкими страницами, скользнули по корешку книги в кожаном переплете без каких-либо опознавательных знаков. На ощупь она была старой, очень старой. Кожа была мягкой, почти живой, отзываясь на прикосновение легкой теплотой, что было странно для холодного утреннего воздуха хранилища.
Лизу охватило любопытство, смешанное с профессиональным долгом. Неучтенный экземпляр. Она осторожно открыла книгу. Бумага была плотной, желтоватой, с неровными краями. Текст был набран на языке, который она с трудом узнала как архаичный французский. Но это были не стихи и не философские трактаты. С первых же строк дыхание Лизы перехватило.
*«…и тогда он приказал ей встать на колени перед ним, не как рабыня перед господином, но как жрица перед своим божеством. Ее губы, алые и чуть приоткрытые от страсти и благоговения, коснулись его плоти, воспламененной желанием. Он вложил пальцы в ее волосы, не сжимая, но направляя, дирижируя симфонией ее рта, языка, слюны…»*
Лиза ахнула, отшатнувшись от стола. Кровь ударила в виски, заставив сердце бешено колотиться. Она оглянулась по сторонам, но в глухом подвальном хранилище, куда ей выделили стол для разбора коллекции, не было ни души. Только стеллажи до потолка, заставленные немыми свидетелями тысяч историй.
Стыдливость, привитая строгим воспитанием, шептала ей закрыть книгу, отнести в отдел цензуры или вообще списать. Но другое чувство – жгучее, щекочущее низ живота любопытство – оказалось сильнее. Она никогда не читала ничего подобного. Ее опыт ограничивалась парой неловких связей с однокурсниками, больше похожих на взаимную мастурбацию в темноте общежития. А здесь… здесь слова были не просто описанием, они были действием. Они ласкали, кусали, входили в самое нутро.
