Тишина в бабушкиной квартире была густой, почти осязаемой. Она пахла нафталином, сухими травами, которые Лидия Ивановна развешивала по углам, и чем-то еще, неуловимым и горьким – запахом остановившегося времени. Аня, ее единственная внучка, разбирала вещи уже третий день. Третий день она вела безмолвный диалог с человеком, которого больше не было, перебирая аккуратные стопки белья, коробки с пуговицами, аптечку с просроченными лекарствами – весь этот скрупулезный, тщательно организованный мир, в котором больше не было хозяйки.
Бабушка казалась Ане вечной. Тихой, строгой, с тугим пучком седых волос на затылке и взглядом, в котором всегда читалась легкая, непонятная печаль. Она была оплотом, константой. Даже дед, шумный и веселый, ушедший десять лет назад, казался на ее фоне чем-то временным, вспышкой. А бабушка была всегда. И теперь ее не стало.
Разбор вещей был не просто обязанностью, а попыткой оттянуть момент окончательного прощания, когда квартира опустеет, а ключ ляжет на дно Аниной сумки. Шкаф, антресоли, комод… Остался только старый дореволюционный сундук, обитый потемневшей кожей, который служил подставкой для фикуса. Бабушка никогда не разрешала его открывать. «Там старье, Анюта, хлам один», – говорила она, и в ее голосе слышались такие нотки, что спорить не хотелось.
Ключик, маленький и ржавый, нашелся в шкатулке с нитками. Замок поддался не сразу, со скрежетом и стоном, словно нехотя выпуская на волю запертые внутри десятилетия. Внутри лежали пожелтевшие кружевные салфетки, отрез тяжелого бархата и, на самом дне, он – фотоальбом.
Он не был похож на те тонкие альбомы с пластиковыми кармашками, где хранились Анины детские фото. Этот был тяжелым, в бордовой бархатной обложке, истертой на углах до основы. Аня открыла его, ожидая увидеть знакомые лица: прадеды с суровыми усами, молодые дед и бабушка на свадьбе, мама в пионерском галстуке.
На первой странице была она. Бабушка. Но не та Лидия Ивановна, которую знала Аня. На черно-белой карточке смеялась тоненькая девушка лет восемнадцати, с двумя озорными косичками и распахнутыми глазами. Она сидела на скамейке в парке, запрокинув голову, и весь ее облик излучал такое беззаботное счастье, что Аня невольно улыбнулась. Рядом с ней сидел он.
Не дед.
Совершенно незнакомый молодой человек. Высокий, темноволосый, в светлой рубашке с закатанными рукавами. Он не смотрел в объектив. Он смотрел на нее, на юную Лиду, и во взгляде его было столько нежности и восхищения, что у Ани на секунду перехватило дыхание. Под фотографией, выведенное каллиграфическим почерком, стояло: «Парк Горького. Июнь 58-го».
