Солнечный лучик сквозь ветки черемухи пробился в распахнутое окно и шаловливо пощекотал нос. Коряга поморщился и отвернулся, отметив, что почему-то от подушки пахнет свежестью. Не открывая глаз, вдохнул запах еще раз. Пахло хозяйственным мылом, рекой и прожаренной летним солнцем тканью. Как в детстве по субботам, когда мама, натопив баню и нагрев воды, целый день сначала кипятила постельное в больших баках, потом стирала вручную на доске, а после всех этих процедур несла огромную корзину с бельем к реке, где, расположившись на большом камне, полоскала. Коряга вздохнул, промелькнула мысль: «Как давно это было. Мамы вон уж лет двадцать как нет. Или больше? Наверное, больше. Сам уже почти пенсионер. Как быстро время летит. Какая-то ностальгия накатывает что ли». Продолжил лежать, не открывая глаз, желая продлить мгновение.
– Сережа, просыпайся. Семь часов. На работу опоздаешь! – послышался откуда-то с кухни мамин голос.
– Эх, хороший сон, – подумалось Коряге, – продолжу ностальгировать, может и до кладбища схожу, навещу маму.
– Сережа! – голос мамы прозвучал совсем рядом, – Просыпайся! Скоро на разводную идти! Всю ночь в клубе дрыгаются, а утром не добудишься!
Корягу легонько потрясли за плечо мамины руки. Почему мамины? Он помнил их, столько лет прошло, а прикосновения маминых рук не забылись.
– Хороший сон, – уже вслух протянул Коряга хриплым ото сна голосом и распахнул глаза.
Мама стояла в цветастом халате без рукавов и вытирала руки о кухонное полотенце.
– Вставай, гулена! На развод опоздаешь! – и шлепнула его полотенцем.
Коряга смотрел в мамино морщинистое лицо, блеклые, словно выцветшие, голубые глаза, разглядывал седые, закрученные в малюсенький пучок сзади, волосы и думал о том, какой реалистичный сон, о том, что надо не спугнуть его, ведь хочется, чтоб такие светлые сны (ох, как они редки!) длились как можно дольше. «Как бы Максон не разбудил» – промелькнула мысль, а вслух ответил:
– Встаю я, встаю.
Сел на кровати, спустив ноги на чистенький половичок, пошевелил пальцами ног, потянулся. Поглядел на фотографию между окон над прикрытым салфеткой черно-белым Рекордом. На овальной фотографии в деревянной рамке с серьезным лицом его дед – моряк, в форме и сдвинутой набок бескозырке. Деда он помнил плохо, тот умер, когда Коряге было лет семь, помнилось лишь, что дед был суров и за малейшую провинность лупил вицами.
