Деревня стояла в долине между каменных хребтов. Солнце уходило быстро, и вместе с ним менялся воздух. Днём жизнь текла ровно: пахали землю, доили коз, чинили крыши. Дети смеялись, мужчины спорили, женщины переговаривались через заборы. Но с последним лучом с улиц уходил шум. Люди расходились по домам, глухо задвигая тяжёлые засовы. Тогда появлялись они. Это были прадеды, деды, бабки, отцы, матери – те, кто ушёл из жизни, но остался. Остался, чтобы напоминать, как надо жить.
Тёмные фигуры в длинных плащах с капюшонами. Они выходили из-за камней, из тумана, поднимались от реки. Их узнавали по походке, по фигуре под складками ткани. Они не могли войти в дом, но подходили к самым стенам, к окнам, к калиткам и начинали говорить. Их голоса были ровными, спокойными, лишёнными всякой горячности, но с укоризной. Слова текли медленно и вязко, как смола.
– Зарич, ты не занёс дров в дом для матери. После заката это делать нельзя. Нехорошо.
– Дочь, ты забыла кашу с изюмом к празднику цветения. Разве можно так, ведь всегда её готовили.
– Жена, ты плохо меня оплакала. Слёз было мало. Лицо мало расцарапала, крови почти не было.
В этих словах не было злобы. Но было нечто неприятное: бесконечный, методичный укор, которому невозможно противостоять. Они были мёртвой памятью раз и навсегда установленных обычаев.
Главк был молод и широкоплеч. Он любил Ианту и хотел взять её в жёны. Днём они сидели на пригорке, весело смеялись и много говорили. Но вечером к его воротам приходил отец, уже давно умерший.
