Тот, кто шепчет в углу

Знакомая до тошноты картина. Спальный район города, что раскинулся в кольце усталых советских многоэтажек, словно гигантский бетонный кратер на теле земли. Окна, словно ячейки бесконечного улья, один за другим гаснут, погружаясь в синеватую мглу осеннего вечера. Жизнь, размеренная и предсказуемая, засыпает под убаюкивающий гул машин где-то вдалеке и сиплый лай привязанной во дворе собаки.

Тишина здесь – обманчива. Она не пуста, а густа, насыщенна отзвучавшими за день ссорами, сдержанным смехом, эхом телевизионных новостей. Она впитывает в себя всё, как старый ковёр впитывает пыль. И вот уже кажется, что сам воздух тяжелеет, становится вязким, осязаемым.

Взгляд, невесомый и беспристрастный, скользит по фасадам, выискивая точку входа. Вот окно с занавеской в ярких цветочек – там пахнет пирогами и стариковскими лекарствами. Вот – с голубоватым мерцанием телемонитора: кто-то допивает пиво, уставившись в говорящий экран. А вот – тёмное, с подушкой, прислонённой к стеклу – ту ребёнка уже уложили, и родители торопятся к своему взрослому, тихому отчаянию.

И вот – оно. Окно на четвертом этаже. В нём ещё не погас свет. Неяркий, розоватый отсвет ночника. Детская.

Внутри – мальчик. Ему пять. Его зовут Коля. Он уже спит, уткнувшись носом в подушку, сжимая в руке плюшевую лапу медведя. Его дыхание ровное, безмятежное. Мир ребёнка прост: любящие родители за стенкой, любимый котёнок, тёплая кровать. В этом мире нет места монстрам. Пока нет.

Луна, бледная и размытая, словно старая водянистая жемчужина, выплывает из-за рваных облаков. Её жидкий свет проникает в комнату, ложась на пол бледной трапецией. В этом серебристом луче, как в прожекторе, танцуют мириады пылинок. Они кружатся, поднимаются и опадают, беззвучный балет невидимых частиц бытия.

Но вот их движение меняется. Ровный хаос сменяется странной, упорядоченной картиной. Пылинки начинают обтекать нечто невидимое, стоящее в самом углу комнаты, куда не попадает ни лунный свет, ни розовый отсвет ночника. Они очерчивают контур – высокий, неестественно вытянутый, с ломаными, острыми линиями. Они роятся вокруг этой пустоты, этой чёрной дыры в самой ткани комнаты, будто пытаясь её заполнить, запечатать, но не могут. Пустота отталкивает их, оставаясь стерильно чистой, абсолютно чёрной.