Начинать рассказ не хотелось. Настроение было подобно тому, которое терзает человека, вынужденного встать рано, особенно осенью, да еще с похмелья… О, Боже, помилуй!..
И, ёжась, я топтался около стола с открытой машинкой, как совсем недавно топтался перед дверью деревенского дома, в котором мне по-прежнему слышатся и шаги, и голос матери, и запах табачного дыма, и отцовский кашель, хотя все это уже давно оборвалось двумя деревянными крестами на кладбище под соснами… Всякий раз, когда я возвращаюсь в деревню, и запахи, и звуки будто оживают и манят быстрей войти в дом, обещая встречу. Но я медлю и боюсь открывать дверь, зная, что в сенях опять увижу углы, затянутые паутиной, в которой запуталось несколько прошлогодних мошек и мух, иногда вместе с охотившимся на них пауком… А дальше, в избе, холодная, выстывшая печь, с привалившимся к ней диванчиком отцовской работы, перевернутый чайник на кухонном столе, над ним старенькая иконка великомученицы Фёклы и погасшая лампада.
И я в нерешительности топчусь…
Привернуто-негромким голосом радио передавало сводку новостей, после которых надо было бы служить панихиду. Но хлынувшая в эфир разудалая реклама каких-то шоколадных батончиков моментально смыла впечатление новостей, не оставив в душе никаких следов от обоймы событий, в которых пролилась кровь, и куда-то улетели десятки оборвавшихся душ…
– Мда?! – подумалось вслух. – Хорошие новости! Впрочем, когда ничего такого не сообщат, вроде чего-то уж и не хватает. Будто день прожит неинтересно. Не день, а суп без соли…
Я усмехнулся то ли цинично, то ли обреченно… И провалившись куда-то, не заметил, как опустился на стул, вложил в машинку лист бумаги, стер что-то липкое на щеке и напечатал, как рабочее название чего-то, слово ТРЕТИЙ…
♦♦♦
Он вошел в торговый переулок со стороны Суворовского проспекта вместе с толпой, переходившей улицу, и сразу же будто выпал из неё. На вид ему было лет тридцать пять. Одет он был в красно-коричневый пуловер, из-под которого виднелся чистый воротничок рубашки кремового цвета, вельветовые джинсы, почти такие же, как были на мне, и вполне мог сойти за человека, вышедшего за хлебом в булочную,.. если бы не пятно под глазом, величиной с чернослив, и особый взгляд поверх голов, искавший кого-то, отрешенный и будто затравленный.
