Поздний октябрь выдохнул на мир ледяную, колючую морось. Она не падала, а висела в воздухе, плотным серым саваном, пропитанным запахом гниющих листьев, сырой земли и металлической остротой далекой, несостоявшейся грозы. Туман, рожденный влагой и дыханием гор, стлался по узкой горной дороге, цепляясь за обочины, скрывая пропасти и превращая путь в бесконечный серый туннель. Свинцовое небо нависало так низко, что казалось, вот-вот раздавит черные, остовоподобные сосны, стоявшие безмолвными стражами по краям асфальта. Ветра не было. Только мертвая, влажная статика, пробирающая до костей даже сквозь сталь и стекло.
По этой ленте гниющего асфальта, петляющей вверх в небытие, рвался ярко-красный спортивный купе. Когда-то символ дерзости и успеха, он сейчас казался кричаще неуместным – клоун на похоронах. Густая, как деготь, грязь покрывала его низ и колесные арки. Боковые стекла и зеркала были забрызганы коричневыми разводами. Дворники с трудом отвоевывали у мутного лобового стекла полосы видимости, искажая и без того скудный, серый пейзаж. Внутри пахло дорогой кожей, сыростью и чем-то еще – едва уловимым, горьким, как порох или страх.
За рулем, вцепившись в шершавую кожу обода так, что костяшки пальцев побелели, сидела Эмили Блэк. Поза ее была неестественно прямой, напряженной, будто выточенной из льда. Лицо, обычно привлекательное с четкими скулами и сильным подбородком, сейчас было бледной маской. Кожа почти прозрачная от усталости и недосыпа, подчеркнутая глубокими, лиловыми тенями под глазами. Но главным были глаза. Карие, когда-то теплые и умные, сейчас они горели изнутри сухим, тлеющим огнем. Зрачки, расширенные темнотой и адреналином, были прикованы к дороге, но видели не ее. Взгляд был обращен внутрь, в ад, который она носила с собой. Мокрые пряди темно-каштановых волос прилипли ко лбу и вискам. На губах – тонкая, бескровная линия. Дорогая бордовая водолазка цвета запекшейся крови и черные джинсы впитывали сырость салона. Никакой косметики. Только призрачные дорожки высохших слез на щеках.
Рев двигателя, заглушаемый шумом дождя по крыше, был единственным звуком в гробовой тишине. Руки Эмили автоматически поворачивали руль, тело реагировало на изгибы дороги, но разум был в другом времени, в другом месте.
