ВАНЕЧКА
Первые дни июня были свежи и прохладны. Медленно по воздуху плыл ивовый пух. Каждый редкий порыв молодого летнего ветерка срывал с веток все больше пушинок и нес их по воздуху, забавляясь, порой замысловато закручивал в воронки, которые очень походили на зимнюю метель, но мягкую и теплую. Мохнатый и невесомый, пух докучал, оседая на ресницах, щекотал лицо, попадал в нос при вдохе, вызывая чихание и зуд в горле, прилипал к одежде, путался в волосах. В сжатой ладони становился серым и мятым. На земле сбивался в хлопья, такие плотные и белые, что походили на маленькие облака, и поток воздуха то гнал их в неизвестность, то развевал по ворсу еще молодой зелени. В этот год пуха было удивительно много.
Воздух был заполнен душистым ароматом сирени и дурманящим сладким запахом акации. Каждый вдох опьянял, заставлял замирать и ждать, когда тело полностью заполнится нежным благоуханием, и каждая клеточка вдоволь насладится им. Еще не успев полностью выдохнуть, ноздри втягивали воздух вновь – жадно, урывками, пока в груди не становилось тесно и не начинало болезненно кружить голову. Но надышаться было невозможно.
Раскаленный солнечный диск, уже цепляясь за верхушки деревьев, медленно катился к горизонту, рассеивая по выцветшему небу огненный закат. Его лучи яркими вспышками отражались в окнах, лениво лизали коньки крыш, прятались в листве, потихоньку превращаясь в малиновую полоску на краю небосклона. В наступающей тишине слышалось, как кукует в лесных дебрях за рекой кукушка. Словно отсчитывая последние мгновения вечерней зари, она неумолимо чеканила звуки и вдруг умолкала, но, спустя короткое время, начинала петь снова, продлевая жизнь угасающему дню и порой вторя своим беспокойным «ку-ку» редким голосам иных птиц.
Но то – все живущее свободой и упоением – было там, далеко. А здесь, во дворе небольшого почерневшего от времени дома с грустными глазницами окон, которые не радовались даже целующим их напоследок догорающим лучам, воздух был сжат и натянут, будто струна, наполнен страхом и печалью, которые вытесняли все благоухания юного июня. Дышалось им тяжело и неохотно. И не было вокруг радовавшей глаз и успокаивавшей молодой изумрудной зелени, все, что мог охватить взгляд, – вытоптанный островок ровной бурой земли. А слух, как ни старался услышать щемящее душу пение птах, ловил иное, мучительное для сердца, то, что заставляло смиряться и молчать. И дышать – часто-часто, но не для того, чтобы насытиться медовыми ароматами наступившего лета, а для того, чтобы вдруг не заплакать и тем не провиниться снова.
