>Там, где заканчивается страх – начинается путь
Есть города, где не звучат песни. Есть города, где скрывают слёзы. А есть город, где потеряли звук совсем.
Именно там пропала Дрэганфрут. Да-да, та самая морская свинка, что спорит со смыслами, любит капусту и задаёт такие вопросы, от которых взрослые идут за чайником.
И если бы кто-то другой её потерял, всё бы ушло в тишину. Но Василиса не такая. И Пухлый тоже не из тех, кто забывает друзей. Он положил свои запасы пончиков в рюкзак, захватил лупу и большое сердце, а затем сказал:
– Если её там удерживают, то скоро в этот город придёт смех.
Так начинается новая история. О дружбе, смелости и о том, как важно не молчать, если внутри кто-то скучает.
Потому что дружба – это слово, которое всегда слышно, даже если вокруг тишина.
Они вошли в Город под вечер, когда тени удлинялись, а вывески на домах исчезали одна за другой, словно кто-то стирал их пальцем. Это был Город, где всё напоминало прошлое, но было странно искажено: окна смотрели слишком внимательно, фонари светили как будто сквозь ватное молчание, и казалось, будто каждый кирпич когда-то слышал чью-то исповедь – и пытался её забыть.
Василиса шагала медленно. В одной руке она сжимала кулон с голосом – стеклянную каплю, внутри которой когда-то звучал Дрэганфрут. В другой – ладонь Пухлого, немного липкую от пончиков и ещё чуть-чуть – от волнения. Он, как обычно, старался держаться весело:
– Кажется, у этого города аллергия на имена. А если и на сахар тоже, я в опасности. Лучше я заначку пончиков запрячу… в тебя, например.
Василиса не ответила. Она слушала город. Город – дышал. Дышал затаённо, гулко, сдерживая в себе что-то очень старое и очень одинокое.
– Ты чувствуешь? – шепнула она.
– Если ты про то, как всё вокруг жмётся, будто его кто-то обидел – то да, – Пухлый оглянулся. – Даже воздух, по-моему, старается не шуметь.
На одной из улиц они заметили: мальчик – лет семи – бежал к женщине, растянув руки.
– Мам!
Женщина успела выдохнуть – и тут же мальчик исчез. Не упал. Не испарился. Он будто соскользнул вбок, как фотография, которую кто-то отлепил из альбома. Остался только шарф. Женщина закричала – но беззвучно. Её лицо исказилось, но из горла не вырвалось ни звука. Никто не подошёл. Никто не обернулся.
