С первыми дождями пришли и головные боли. Барабанящие по стеклу капли впивались в виски. Тусклый осенний свет резал по глазам. В сухие дни я просыпался с лёгким гудением в черепушке. Во время ливней я валялся на диване не в силах открыть глаза. Я боялся, что однажды за мной придёт матерь всех мигреней и разорвёт мою голову на части. Особенно, когда ветер усиливался, и шелест дождя за окном становился громче.
Волшебные красные таблетки обычно помогали. Боль не уходила совсем, но притуплялась. Опускалась на дно сознания, словно осадок. Сладкий чай слегка помогал. Мокрая тряпка на голову в особо тяжёлых затянувшихся случаях. Я с трудом ковылял до ванной, чтобы смочить её свежей холодной водой.
Я привык к головной боли. Она всегда была рядом. Преследовала меня с самого детства. Словно навязчивый нежеланный друг, у которого вечно проблемы и которому всегда что-то нужно. Я не привык к самой боли. К ней невозможно привыкнуть. С ней невозможно жить. Она всегда выбивала меня из моего привычного ритма. Иногда на полчаса, иногда на полдня. Но я привык, что она в любой момент может появиться. Я знал, чего ждать. Знал, что делать.
Матерь всех мигреней приходила ко мне нечасто. Может быть, раз в год. Головная боль такой силы, что её невозможно было терпеть. Раз в год я стонал, метался и мечтал о смерти. Иногда реже, иногда чаще. Я знал её. Я был с ней знаком. Боялся и ненавидел. Ждал её и надеялся, что она не придёт.
Когда в конце сентября начались первые осенние ливни, вместе с ними для меня начался и сезон мигреней. Тридцатого сентября я провалялся на диване полдня, прикрывая глаза рукой, слушая шум дождя по стеклу и молясь, чтобы красная таблетка наконец-то подействовала. После четырёх часов мучений и второй таблетки боль начала постепенно отступать. Я смог открыть глаза, взглянул на свою залитую бледно-серым светом комнату и вышел на балкон.
После дождя в воздухе висела приятная влажная свежесть. По окрашенному в закатные цвета небу были разбросаны тёмные ошмётки туч. Меня всё ещё мутило и немного подташнивало, но боль уходила. Я чувствовал облегчение. Я смотрел с высоты восьмого этажа на готовящийся к ночи город. Двор внизу опустел, в парке зажглись фонари, ещё дальше в высотных домах, за которыми уже спряталось закатное солнце, загорались окна. Между этими высотками тёмным пятном зиял пустырь с единственным заброшенным деревянным домом в два этажа. Большинство таких домов уже давно снесли и построили на их месте многоэтажки. Но этот всё ещё стоял, словно гнилой зуб в пасти древнего старика.
