Пробуждение было тяжким: затылок разламывало болью, во рту пересохло, тело затекло и плохо слушалось. Вместо того чтобы упруго вскочить, Ратьша, покряхтывая, словно старый дед, скинул с себя одеяло из медвежьей шкуры и уселся на краю ложа. Голову кружило, боль буравила затылок, однако вставать надо – нужда настоятельно звала в отхожее место. Ратьша набрал воздуху, напрягся и вскинул непослушное тело на ноги. Пошатнулся, расставил ноги пошире, пытаясь обрести равновесие, сделал первый шаг. Гладко струганные половые плахи приятно холодили подошвы ног. Он тряхнул головой, поморщился от прихлынувшей боли и решительно зашлепал босыми ногами к выходу из горницы, потом – по коридору до заветной дверцы.
После совершения нужных дел малость полегчало. Даже голова стала болеть вроде меньше. Только жажда мучила по-прежнему. Поскрипывая ступенями, боярин спустился вниз по лестнице и, миновав короткий коридорчик, вошел в трапезную.
В просторном помещении дух стоял тяжелый. Длинный стол на полсотни человек до сих пор не прибран: узорчатая полотняная скатерть залита медами и бражкой, завалена обглоданными костями и объедками, вокруг которых вились мухи. По столу лениво ползали осы, то взлетая, то снова плюхаясь на ароматные лужицы пролитого меда. На полу, застеленном свежей соломой, в самых живописных позах разлеглись вчерашние бражники – дружинники боярина Ратислава. Его, Ратьши, дружинники. А вперемешку с ними – вятшие люди сельца Крепи, расположившегося рядышком с укрепленной боярской усадьбой, носящей то же название. Даже не усадьбой – небольшой крепостью, построенной Ратиславом пять лет тому назад.
С улицы в широко распахнутую двустворчатую дверь, переступив высокий порог, вошла Меланья, боярская ключница, мамка Ратислава, воспитывавшая его с самого рождения. В крупных, натруженных руках она держала изрядного размера деревянную чашу. Не сразу углядев со свету проснувшегося боярина, дошла до середины трапезной и только тут, увидев Ратьшу, нахмурившись, проворчала:
– Что, княжич, болит головушка-то?
– Да не княжич я, мамка, не княжич. Сколько говорено, – поморщившись, привычно возразил Ратислав. – В бояре – это да, пожалован. Смотри, при чужих не ляпни.
– А что мне чужие! – возвысила голос Меланья. – По рождению княжич, а быть ли, не быть князем – то как бог даст. – И уже потише и поласковей: – На-ко, испей. Чай, сушит похмелье-то? Да и от больной головы я туда травок заварила.
