В шесть утра резко и отрывисто прозвучали удары в дверь нашего барака.
– Подъем! – закричал дневальный, первым занимая очередь к параше.
Зэки, кряхтя и сплевывая на пол, посыпались со шконок. Солнце едва-едва показало свой краешек в зарешеченном окне. На небе не было ни облачка – день обещал быть жарким.
– Смотри, опять рюхаются[1]. – Пятно кивнул в сторону «политического» угла. Там у нас жили «зеленые братья». Десяток хохлов и прибалтов из УПА, Движения борьбы за свободу Литвы и прочих воинов свободы, которые досиживали свое по 58-й статье.
– Когти тебе надо рвать, Сапер, или выламываться из лагеря, – сверху спрыгнул Босой, принялся наматывать портянки. – Замочат. Зуб даю, посадят на пику.
Пятно и Босой были моими соседями по шконке. Первый имел большое коричневое пятно на лысой голове, за это и окрестили. Второй вор носил фамилию Босотов. Тут уж сам бог велел ему стать Босым или Босотой. Последнюю кличку худой, жилистый мужик не любил, сразу лез в драку. Махался он не очень умело, но активно – размазывая кровавые сопли, поднимался с пола, любил использовать грязные приемы.
Я перехватил взгляд Петлюры из «зеленого» угла. Бородатый, квадратный мужик со шрамом через весь лоб провел ногтем большого пальца по шее. Упашники вокруг засмеялись.
– Возьми на себя какое-нибудь дело, – продолжал бубнить Босой. – Отведут в оперчасть, а там ушлют на следствие в райцентр. Или больным скажись…
Из барака вышли двое. Помбригадира потопал к хлеборезам – следить, чтобы те нарезали честно пайки. Бригадир пошел в штабной барак за разнарядкой. Две последние недели мы валили деревья в густом лесу Львовщины – тут начали строить какой-то секретный объект. Обнесли два гектара колючкой, нагнали военных. Кум ходил по лагерю запуганный – по его душу приезжали из Москвы проверяющие. Никаких посылок, писем из дома – зэки жили в полной изоляции.
– Ушлют вперед ногами, – хмыкнул Пятно, натягивая робу.
– Харэ базарить, – оборвал я уголовников, разминая шею. Стычка с торпедами Петлюры могла начаться прямо у параши. Но не началась. Я спокойно оправился, умылся.
У параши уже ругались оба дневальных – кому выносить дерьмо. В барак заглянул Казах.
– Пэ – трэнадцать-трэнадцать, – увидев меня, скомандовал надзиратель. – На выход.
