«Я не боюсь смерти. Я мертв уже многие годы, и это в принципе не причиняет мне ни малейшего неудобства. На самом деле во мне вообще не живет никаких страхов, так как я слишком равнодушен ко всему происходящему», – именно такие мысли я выхватывал в своем воспаленном мозгу ближе к концу пары.
В аудитории стояла страшенная духота; белый свет ламп болезненно бил в глаза, а голоса моих одногруппников слились в единый звуковой поток, который я не мог различить и старательно игнорировал. Я уперся локтями в стол и положил на руки голову. Ужасно хотелось спать. Возникло то самое чувство, когда ты сидишь где-то и спрашиваешь себя: «А что я здесь делаю?» В последнее время это чувство возникает слишком часто. Я смертельно хочу уйти отсюда, уйти куда угодно, лишь бы не оставаться в этой толпе, в которой я ощущаю себя невероятно одиноким.
Прислушавшись к разговорам, я в очередной раз убедился, что совсем не понимаю своих сверстников. Порой мне кажется, что я живу в больном обществе. Мне слишком чужды их интересы – мне непонятно почему им так нравится современная культура, непонятно, как они слушают нынешние песни и смотрят нынешние фильмы, как они смеются над пошлыми шутками. Может быть я слишком стар? Не знаю. В любом случае я ничего им не говорил. Вместо этого я окидывал свою группу равнодушным взглядом, вздыхал, молча ненавидел их всех и мечтал поскорее дождаться выходных, чтобы заняться наконец своими делами, а не убивать время в этом вшивом институте, куда я пошел по той лишь простой причине, что больше никуда не поступил, а в армию идти как-то не хотелось.
Зимним утром небо совсем темное и беззвездное. Я замер в паре шагов от горбатого уличного фонаря, который светил перед собой тускло-желтым светом, и поднял взгляд. Снежинки, на мгновение приобретая желтоватый оттенок, а после вновь исчезая во тьме, как-то особенно начинали привлекать к себе внимание. Такая картина невольно запустила в моем мозгу те отделы, которые отвечают за память и вместе с тем зародила во мне странные чувства тоски и грусти. Чувства, которые со мной почти всегда.
В восемнадцать лет люди веселы, их переполняет жажда жизни, они стремятся достигнуть каких-нибудь высот, задумываются о семье в конце концов. Но я другой. Я давно бегу от своей жизни, совершенно не зная для чего она дана мне. Лишь изредка меня посещают радости, – например, вот это созерцание снегопада на фоне света от фонаря, – но это очень мелко и ничтожно, и – что хуже всего – очень быстро проходит. А та толика счастья, что поселяется ко мне в душу еще более эфемерна, и спустя пару часов я становлюсь таким же угрюмым. Да, кажется, я совершенно лишний. Мои чувства давно умерли, и пытаться воскресить их так же бессмысленно, как бессмысленно лечиться от чумы путем кровопускания. Чувства мои, конечно же, умирали не быстро, а долго и мучительно. Еще с детства.
