Меня зовут Арсений Соколов. Семейная легенда гласит, что наша фамилия – самая что ни на есть фамильная: она досталась нам в наследство от предков, которые, как утверждала моя бабушка, были сокольничими при каком-то польском дворянине. Моя прабабушка была санитаркой во время Первой мировой, где и познакомилась с моим будущим прадедом, а тогда ещё – своим будущим мужем, Славомиром Соколовским, лежавшем в госпитале с переломом правой ноги. Они поженились, и через три месяца после Компьена у них родился сын – мой дед, Пётр Соколовский, которого решили записать уже с фамилией Соколов. Мой дед дошёл до Берлина, любил поэзию и кинематограф и работал мастером по свету на «Мосфильме». А ещё он обожал Тарковских. Эту последнюю страсть и унаследовал от него мой отец, которого назвали Андреем в честь режиссера. Вообще, отец и Тарковские были связаны какой-то невидимой нитью, как опять же гласят семейные легенды. Отец с первого взгляда влюбился в мою маму, когда они сидели рядом на каком-то закрытом показе «Зеркала». Мама была моложе, отец долго за ней ухаживал, но, в конце концов, они поженились, и в 1980 году на свет появился я. Отец был географом и часто уезжал в экспедиции, поэтому я плохо его помню. Тарковский умер в декабре 1986 г., а через три месяца умер и мой отец, от воспаления легких. Всё это для человека, который привык ничему не удивляться, покажется простым совпадением. Пусть так. Но зато вы, по крайней мере, понимаете, почему меня назвали Арсением. Вот здесь-то нет никакого совпадения.
Я рос обычным мальчиком. Бабушка-филолог и мать-учительница жили на Комсомольском проспекте, и ребёнком я подолгу гулял в Лужниках и на Воробьевых Горах. Потом мама второй раз вышла замуж, и мы переехали к моему отчиму в один из спальных районов на юге Москвы, где и началась моя взрослая жизнь. Отца я практически не знал, зато отчим взялся за мое воспитание всерьёз. Не знаю, почему, но он решил, что из меня выйдет превосходный историк, лучше даже, чем обожаемые им Фернан Бродель и Арон Гуревич. Кроме школы, у меня был исторический кружок при Дворце пионеров, а также регулярные занятия с репетитором. Мой отчим сам был историком и днями пропадал то в «Ленинке», то в «историчке», то в «иностранке», читая источники пятнадцатого века и совершенствуя близорукость. При всём моем уважении к нему, минус девять диоптрий – это всё, с чем он мог уверенно войти в историческую науку.
