Сабля князя Пожарского

Что осталось от хором князя Пожарского на Лубянке после Смуты? Да мало что осталось – как и от всей деревянной Москвы. Сохранились от богатых палат каменные подвалы, сохранился один из теремов, хотя не полностью. Чем чинить да латать все прочее – проще было строить заново. Князь с княгиней этим и занимались, насколько возможно. И более – княгиня Прасковья Варфоломеевна, потому что супруг постоянно был занят на государевой службе в Новгороде и подолгу отлучался из Москвы.

Да и не только служба держала его вдали от Москвы. В семидесяти верстах от Новгорода были его владения – богатое село Пурех и прочие земли. Следовало обустраивать «Пурехскую отчину». В селе князь построил Спасо-Преображенский храм и монастырь во имя святого Макария Желтоводского. В храм князь отдал на хранение боевой стяг нижегородского ополчения, там же пребывал образ Владимирской Богоматери, сопровождавший его в военных походах.

В делах строительства княгиня мало разумела, но князь оставил ей своего ближнего человека, на которого она во всем полагалась. Этот человек держал в строгости дворню, сам нанимал мастеров, сам тратил деньги князя, как считал нужным.

Одну из уцелевших после пожара горниц княжьих московских хором, приведенную в порядок, где еще пахло свежей стружкой, сразу отвели под крестовую палату. Раны, полученные на войне, порой сильно беспокоили князя, и выстаивать долгие церковные службы ему было затруднительно. Его утреннее и вечернее молитвенное правило было довольно коротким.

Как раз в крестовой Дмитрий Михайлович и находился с младшим сыном и ближними людьми, когда за ним прислали из Кремля. Старшие, Петр и Федор, уже служили государю Михаилу Федоровичу и недавно были пожалованы хорошим для юношей чином – стали рындами.

– Передай – тотчас же буду, – сказал князь гонцу, молодому и бойкому стольнику. Их при дворе набралось уже под две сотни, не каждый удостаивался особого поручения. И всех князю, понятное дело, не упомнить. Спрашивать, кто таков, князь не стал – незачем. Вроде бы – Волынских…

Стольник поклонился и ушел.

– А кушанье, поди, уже подано, – напомнил ближний человек, рослый и крепкий детина, темноглазый и чернобровый, с неожиданно тонкими чертами лица: борода и усы у него были чернее смолы, как у молодого, а вот голова круто поседела. – А я пойду распоряжусь насчет возка.