Дверь на чердак была закрыта. Здоровый замок сорвать можно только ломом, да и то не сразу. А лома у него не было и времени тоже: милиционер гремел сапогами этажа на два ниже.
Он стоял прислонясь спиной к двери чердака, и по его лицу текли слезы. Он слизывал соленую, тепловатую влагу и быстро-быстро говорил про себя: «Боженька, миленький, если Ты есть. Пусть он повернет обратно. Боженька, миленький, сделай так, чтобы он меня не увидел».
Он никогда не молился раньше, но слышал, как эти слова часто повторяла баба Настя. Она была рыжая и добрая и покупала ему сладких петушков на палочке.
Пистолет ходуном ходил в руке. И сейчас только он мог спасти его, только он и имя Боженьки, которое когда-то повторяла баба Настя.
– Слышь, Потапов, – крикнул снизу второй милиционер, – нашел?
– Да нет, пойду на чердак.
Луч карманного фонарика полоснул по ступеням чердачной лестницы и медленно начал подниматься.
«Боженька, миленький…»
Свет фонаря ударил ему в лицо. Он закричал и надавил на спусковой крючок. Выстрел ударил гулко, пистолет чуть не выпрыгнул из руки, а он все давил и давил на спуск. А потом бросился вниз по лестнице, повторяя про себя: «Боженька, милый… Боженька, милый…»
Старший патруля сержант милиции Шукаев
Выстрел ударил неожиданно, потом кто-то пальнул еще три раза. Шукаев выдернул наган из кобуры и бросился вверх по лестнице. Навстречу ему бежал человек. В лунном свете, падающем из окна, мертвенно-желтом и зыбком, его фигура показалась сержанту неестественно большой.
– Стой! – крикнул он.
Вспышка выстрела на секунду осветила лестницу, и пуля, ударившись о ступени, ушла куда-то, противно взвизгнув. Шукаев поднял наган, срезая бегущего, как птицу влет, и выстрелил два раза.
Человек упал. По ступенькам простучало оружие.
Шукаев зажег фонарь и, держа наган наготове, начал подниматься по лестнице. На площадке лежал пистолет системы Коровина, сержант поднял его, сунул в карман. Он прошагал еще один марш и увидел маленькую, словно сжавшуюся в комок фигурку в ватнике и хромовых, сдавленных в гармошку сапогах.
Шукаев перевернул убитого и увидел мальчишеское лицо, заплаканное и грязное.
– Как же так, – у него оборвалось сердце, – как же так.
На ступеньках лежал убитый мальчишка. Он был совсем пацан, несмотря на полоску тельняшки, высовывающуюся из-под ватника, несмотря на мерцавшую в полуоткрытом рту золотую коронку – фиксу.
