В небольшом магазине, где продукты и промтовары не делились по отделам, увидел я его. Мне так хотелось, чтоб он узнал меня и традиционно спросил, словно француз – чуть в нос:
– Как ты, Ваня? Не забываешь? Молодец!
Но его внимание полностью было сосредоточено на высоком штабеле из железных ящиков, бутылок. Не взял, а выхватил из рук продавца бутылку и поспешно вышел из магазина. Тут, вдали от очереди, ко мне подошла сгорбленная и морщинистая, словно ящерица, старушка.
– Ты Маруси Садовой сын? Петя или Ваня?..
– Ваня я.
Ответил и, как ни вглядывался в почерневшее лицо, не мог узнать ее.
– Да, ты Ваня. – Сказала, будто штамп в паспорт поставила. – Я хорошо помню твоего отца, такой же по комплекции был нехилый, но только душа у него искрилась, как хорошее вино. Бывало, придет в бригаду виноградарей и поднимет переполох. Визг, смех, хохот! А уйдет – не одна, тяжело вздохнув, глянет ему в след. Хорош был мужик, – щурясь, говорила старуха, и где-то глубоко, в морщинистых глазницах угольками тлели глаза. – Деньги Михаилу не давай, если попросит взаймы. – Перешла на шепот. – Пьет он, сильно, сильно пьет.
– А что случилось с ним? Такой мужик, он же Герой соцтруда? – спросил ее, тоже переходя на шепот, потому что присутствующие тут покупатели и продавец стали обращать на нас внимание.
– Был героем, был слугой народа, был… – Живые искорки исчезли в глазах моей собеседницы, и на лицо ее упала тень грусти, переходящей в боль.
– Как же я не дам? Если вы здешняя, то поймете меня…
– Пойму, пойму, а как же! – оборвала она меня на полуслове, и в глубоких ее глазах вспыхнул гнев. Сквозь шепот все чаще прорывался хриплый голос. – А как же, кумир всей пацанвы. Сколько он побегал по инстанциям, устраивая вас в заведения? Это было? А теперь он сам беспомощный, как ребенок. На краю гибели стоит. – Заметив, что вся очередь повернула головы в нашу сторону, старушка замолчала, а я вышел из магазина, забыв, зачем пришел. Оставив машину на обочине дороги, пошел к речке. Издалека, продираясь сквозь дебри высоких заросших зеленью гор, она бежала к морю, всхлипывая и журча слезами о прошлом.
Конец августа 1942 года. Из небольшого горного села, отрезанного от путей сообщения лесистыми горами, война забрала последних мужчин. Остался лишь один дед Гуков, его и просили уходящие на фронт присмотреть за семьями. Гуков хотя и был древним стариком, но кавалеристская выправка чувствовалась в его неторопливых расчетливых движениях. Когда простучали колеса последней подводы на ухабистой дороге, собрал свои пожитки и ушел в лесничество, успокоив оставшихся: «Женщин и детей не тронут, а кому невмоготу будет, приходите в лесничество, но только по делу.
