Не совсем квадратное вторжение

Десять тысяч лет.

Много это или мало? Да это ох*енно много. И не пытайтесь меня переубедить.

Как я не потерял себя окончательно и не сошёл с ума — не знаю. Наверное, помогло то, что я всегда был личностью увлекающейся, а ещё — невероятное многообразие этого нового, квадратного мира. Правда, квадратным он перестал быть ещё под конец второго тысячелетия, но не суть.

Первые сутки были сплошной паникой и непониманием. Один момент — я сдавал лабу по программированию на втором курсе, следующий — стою посреди бесконечного леса из блоков, а в голове плавает интерфейс майнкрафта.

Первый год, да и вообще первое столетие стало временем приключений и исследований. Я прошёл пешком через все биомы, какие только смог найти. Потом исследовал ближайшие и самы знакомые мне измерения, такие как Ад и Край. Искал хоть какой-то смысл в происходящем, да и просто исследовал мир, изменённый сотнями модов.

Закончив с этим миром, я отправился в космос. То было столетие исследований подобия солнечной системы, где я оказался. Я строил ракеты из местных аналогов титана и закалённого стекла, летал на другие планеты. Они были разные: одни — раскалённые пустыни под ядовитыми оранжевыми небесами, другие — ледяные шары, усеянные кристаллами размером с дом. Но полноценной разумной жизни я там так и не нашёл.

Зато узнал границу. Солнечная система и всё. Больше там ничего не было. Дальнейший путь закрывал барьер — невидимая, но абсолютно непреодолимая стена где-то на орбите Плутона.

Потом, конечно, я смог её преодолеть, потратив на это ещё лет пятьдесят. Но за ним не было ничего. Ни звёзд, ни туманностей, ни чёрных дыр. Просто белый шум, буквально. Бесконечное, статичное пространство, лишённое даже намёка на структуру. Это был конец карты.

Остаток тысячелетия я потратил в творческом угаре. Я строил замки, парящие на островах из шифера и незерака, чьи шпили пронзали облака. Я высекал подземные города в бедроке, освещая их светом плавающих шаров лавы, укрощённой моей волей. Я создавал сложнейшие механизмы из редстоуна и меди, которые, щёлкая и гудя, выполняли бессмысленные, но красивые задачи.

Я делал «пейнт-картинки» с помощью карты — гигантские пиксельные полотна, видимые только с высоты птичьего полёта. Портреты людей, чьи лица я начинал забывать. Логотипы игр, которые я любил. Абстрактные узоры, занимавшие квадратные километры. Это было искусство ради искусства.