В тот день Генрих вернулся с работы в подавленном настроении.
– Милая, накапай мне чего-нибудь успокоительного. Кипит наш разум возмущенный!
И Кружкин выразительным театральным жестом охватил голову обеими руками.
– Что случилось? На тебе лица нет! – удивилась Маша.
– Я на собственном горьком опыте убедился, кто такие акулы капитализма, и что инициатива наказуема!
– Тебя с работы выгнали? – догадалась женщина.
– Вот-вот, в самую точку! Но они еще об этом пожалеют! Надо же, додумались уволить самого дисциплинированного, законопослушного и образцового работника! Но ничего, так им и надо! Пусть теперь в магазине одни алкаши вкалывают, за поганые семь тысяч! А я вернусь в кукольный театр. Там мне всегда рады.
Собираясь усесться в любимое кресло, Кружкин заметил в нем мирно спящего щенка. Шипя от злости, он ухватил Бруничка за шиворот и грубо сбросил на пол. Малыш больно ударился о ножку стола, очень испугался и долго плакал: «Сииик, сииик, сиииик!», но потом успокоился и решил отомстить обидчику, при первом же удобном случае.
Свою возмущенную тираду Генрих продолжил за ужином. Смачно пожирая спагетти с мясной подливкой, он, не стесняясь в выражениях, высказал все, что думает о своих коллегах, а особенно – о Марине Адольфовне.
Даже ложась в постель, Кружкин продолжал клеймить позором зарвавшееся руководство магазина.
Выпустив пар, интеллигентный мужчина заснул сном праведника.
Надо сказать, что Бруничек терпеливо ждал этого момента. Как только Генрих захрапел, щенок тихонечко вылез из своей корзинки и подкрался к стулу, на спинке которого, аккуратно висела любимая рубашка интеллигента.
«Сейчас, сейчас!» – думал Бруничек, пытаясь ухватиться зубами за ее край. Он ловко стянул предмет генриховского гардероба на пол, и удобно улегшись на нем, начал методично, одну за другой, откусывать пуговицы. Таксеныш никуда не торопился. Это занятие доставляло ему огромное удовольствие. Щенок легко перегрызал нитки острыми маленькими резцами, некоторое время катал гладкую пуговку во рту, а затем ловко выплевывал ее на пол. Пооткусывав все пуговицы спереди, перешел к манжетам. Когда и там все было сделано, как надо, Сикерз удовлетворенно вздохнул и аккуратно присев посередине рубашки, напустил на нее огромную лужу: «Вот так! Мама говорила, что надо писать на тряпочку! Чем это вам не тряпочка, а? Я хороший, всегда слушаюсь маму! Да!»
